–     Ну, чего вылупила глаза, а может, у тебя ко мне претензии? – спросила она, нагло улыбаясь ей в ответ. И прежде чем выйти, она простилась с молодой секретаршей со словами: «Чау, моё золотко», после чего захлопнула за собой дверь приёмной. Айбениз уже как три месяца работала на этой фирме. Она приходила на работу пораньше и аккуратно вела дела. Как-то раз, Гусейн вызвал секретаршу и затеял с ней такую беседу.

–     Ты уже как три месяца работаешь в этой компании, а я даже не успел с тобой поближе познакомиться. – сказал он, оглядывая свою привлекательную помощницу. Но заметив, как Айбениз смущена, добавил: - Ну, зачем молчишь? А может, тебе не по душе моя компания?

–     Да что вы, – серьезно отозвалась Айбениз, – я не имею против вас ничего такого, что давало бы повода думать о вас плохо. С момента моего появления на этой фирме, я ни разу не столкнулась с неуважительным обращением с вашей стороны.

–   Это верно, – сказал Гусейн, – но давай лучше поменяем тему разговора и поговорим о тебе, о твоей личной жизни. Мне хочется знать о тебе как можно больше.

Подобное неожиданное и весьма назойливое предложение директора показалось Айбениз весьма странным.

–     Мне очень жаль, но моя личная жизнь не подлежит обсуждению – не мешкая ни на одну минуту, сурово вымолвила она.  

–     Ааа, понятно, значит, у нас есть секреты, и мы не собираемся их разглашать. Ну, ничего, если ты даже так и будешь продолжать молчать, то я, смотря в твои глаза, все равно догадаюсь о твоей жизненной ситуации. Уму непостижимо, что такая красавица осталась без внимания своих поклонников и вместо того, чтобы благополучно выйти замуж за одного из них, вкалывает с утра до ночи перед монитором. Либо неудачное замужество, либо же страшный обман и разочарование. Ну что, я угадал? – спросил Гусейн.

–     Вы ошибаетесь! – категорически отрицала Айбениз.

–     Нет, я и вправду попал в точку. – догадливо произнес Гусейн. - Хочешь, дам тебе дружеский совет? Этот компьютер, эти клочки бумаги, все эти факсы – максы, от этого нет никакого прока. Поверь. Тебе лучше послать все это к черту и присоединиться ко мне. Как видишь, сегодня у Ферганы вышло какое – то срочное дело, а мне очень скучно, будь умницей, приведи себя в порядок и зайдем в какой-нибудь ресторан. Будет очень весело. Не пожалеешь. Поверь, я очень щедрый человек. Ну что, поедем?

–     Нет! – сказала Айбениз и вскочила со стула, чтобы избавиться от неприятной ей компании.

–     Ну и напрасно.– сказал Гусейн, еще ближе подойдя к ней. – А ты прежде чем отказаться, хорошенько взвесь эту перспективу. Будь уверена, я отблагодарю тебя сполна. Но только пусть это останется между нами, хорошо? – вымолвил Гусейн, направляясь к двери. Душа Айбениз ушла в пятки. На минуту ей казалось, что её преследуют какие то страшные сны, какие то галлюцинации. Но потом, когда директор повернул затвор, оставаясь наедине с нею, она запаниковала.

–     Мне пора. – сказала она, чуть не расплакавшись со страха.

–     Да не торопись ты так, – сказал Гусейн, – Рабочий день ещё не закончен. А без разрешения своего директора у тебя нет право покинуть свое рабочее место.

С каждым словом, Гусейн приближался к ней всё ближе и ближе. Айбениз овладело чувство смятения. Она отступила назад, когда Гусейн пожирал её глазами, медленно подходя к ней. Бесцеремонный директор не собирался долго заигрывать со своей секретаршей. Он наконец-то вцепился в неё, заключая Айбениз в свои объятия.

–   Что все это значит? Пустите меня, пустите,– умоляла Айбениз, пытаясь вырваться из его крепких рук.

–   Не бойся, милая, не бойся. Ведь я же ничего плохого не делаю. Доверься мне. Не беспокойся, ни одна живая душа не узнает об этом. Ведь здесь нет ничего оскорбительного. Тебе же нужна эта работа. Так не стоит сопротивляться. – шептал Гусейн, обезумев от безумной страсти. Он обнимал её, пытаясь дотянуться до неё своими губами, но Айбениз упиралась, как могла. Только в один миг она увидела в глазах Гусейна то безумное выражение, которым владел Тярлан…. Она лежала на своей кровати, не включая свет комнаты. «Тярлан, Назрин, Гусейн. Почему ты привносишь ко мне тех, кто лишён твоей милости? Чем я тебя так разгневала? Чем я перед тобой провинилась? Разве не достаточно того, с какой болью мне пришлось прожить в последние дни? Прошу тебя, нет, умоляю, не лишай меня своей милости. Лучше избавь меня от мучений. Избавь. Избавь» - шептала Айбениз, обращаясь к Всевышнему. Она решила больше не возвращаться на свою работу. К часу ночи Айбениз не сумев заснуть, прошла в кухню.  Вахид сидел там и  пил чашку чая.

–   Ну что опять стряслось?– спросил Вахид, заметив слёзы своей дочери. Айбениз сразу не ответила отцу. - Разве я не с тобой разговариваю? Ответь! – сурово сказал Вахид.

–   Папа, я уволилась с работы. – ответила Айбениз.

–   Уволилась?– хмурясь, спросил Вахид. - Я одного не пойму, зачем тебе эта работа? Ведь ты же собираешься выйти замуж, а может, уже успела изменить свое решение? Ведь от такой легкомысленной девушки, как ты, всего можно ожидать. Ты лучше торопи жениха со свадьбой. А то эта помолвка слишком уж затянулась. 

–   Папа, но мы же еще …не справили годовщину матери? – удивилась Айбениз. - А что на это скажут соседи и родственники, ты об этом подумал?

–   А когда ты обручалась с этим парнем, разве такие вещи тебя волновали? – рассердился Вахид. - Ты же у нас до сих пор жила ради себя и ни с кем не считалась. Это же твой жизненный принцип. Хватит разговоров! Иди и позвони ему! Пусть определят день свадьбы. Будет лучше, если ты как можно быстрее покинешь этот дом. Твое присутствие рядом невыносимо. Я хочу остаться один. Так будет лучше для нас обоих.

–   Нет, папа, не бывать этому! – возразила Айбениз. - Ты обязан относиться к ее памяти с почтением. Мы в трауре и я не переступлю порог того дома, пока мы не справим ее годовщину! – главное намерение дочери, скрыть правду от отца, успешно осуществилась. Вахид решил не противиться. На самом деле, он сознавал, что дочь права, и он осуждал себя за эгоизм, хотя не решался в этом признаться. Он опустил голову на плечо и вышел с кухни молча, создавая впечатление грозного приведения, проходящего мимо.

Саида готовила маску для хозяйки дома. Она достала одну чайную ложку меда, тридцать капель лимонного сока и одну столовую ложку глины, после чего разболтала их и нанесла на гладкую кожу Дильшад. Она не любила, когда на её лице появлялись мелкие морщинки или же пятна, забыв о том, что ей отнюдь не тридцать лет. Она снова висела на телефоне и разделяла свою радость с близкой подругой. Саида с трудом выслушивала  все эти сплетни и, бог знает, чего это ей стоило - не поставить лицемерку на своё место.

–   Здравствуй, Гамочка, здравствуй, дорогая, – сказала Дильшад, улыбаясь. – А у меня для тебя благие новости. Через два дня я посватаю Тярлану дочку Камрана Амираслановича. Наконец-то сбудутся мои мечты, мой ненаглядный свяжет свою судьбу не с голодранкой, а с настоящей аристократкой.

–   Мои поздравления. – воскликнула Гамер. - Разве я не говорила тебе, что все уладится? Вот видишь, мои прогнозы оказались верными.

–   И ты даже не можешь себе представить, как я этому рада. Наконец-то Аллах услышал мои молитвы и вернул мне моего сыночка. Все беды мы оставили позади и слава богу, – с радостью вымолвила Дильшад.

–   Не стоит вспоминать о прошлом. Скажи, а нынешняя невестушка, и  вправду хороша, как о ней говорят? – спросила Гамер с любопытством.

–   Ну, разумеется. – подтвердила Дильшад. - Ее даже и не сравнишь с этой голодранкой. Ну, во-первых, у нее отец занимает высокую должность, он исполком, а мать - директор РАНО. А сама девочка, Гама, просто супер. Представляешь, она окончила БДУ, по специальности она пси - пси, вот видишь, не могу даже вспомнить, какая же у неё специальность. – задумалась Дильшад, потому что не имела никакого понятия о существовании какой-нибудь науки вообще.

–   А может, это психология? – спросила Гамер.

–   Точно, пси – холло - бия. – по слогам произнесла Дильшад. Гамер посмеялась, придираясь к её произношению. Дильшад сразу же отвлекла подругу, поболтав о материальных возможностях невесты. - Ну, это тоже не самое главное, самое главное то, что у неё много денег. Её папаша недавно приобрёл для неё три хоромы в самом центре города. Представляешь, у нее своя последняя иномарка. А ее драгоценности, Гамочка, если бы ты увидела ее драгоценности, у тебя бы от удивления отвисла бы челюсть. Я однажды столкнулась с нею в одном из меджлисов. Ее драгоценности еще издалека сверкают как прожектора и их сияние режет глаза. Правда, она не столь обаятельна, чтобы художник затруднялся описать ее красоту пером, но и так сойдет. Ситуация из терпимых,– не смогла сдержаться и комментировала внешность будущей невесты Дильшад, но тут Гамер торопливо заявила:

–   Конечно же, из терпимых. Как у нас говорят в народе: секрет красоты в одежде, а внешности, в подобных случаях, отводиться лишь незначительная роль. А в супружеских отношениях и на уродку можно влюбиться, лишь бы она умела завлечь к себе мужика.

–   То та. – сразу же согласилась соседка, после чего добавила: - А летом, летом она отдыхает ни в каком – нибудь санатории, а в самой Анталии. Ну, судя по всему, ей не нравятся здешние дома отдыха. А обедает она в лучших ресторанах города. У нее даже есть своя фирма. Правда, хотя она сама не управляет ею, но доверила её своему кузену. У них даже есть участок земли, около ЦУМА, очевидно, будут строить там объект. Тебе же известно, какие там ходовые объекты. Ну, вот, ходят слухи, что там они откроют салон красоты, даже заранее пригласили мастеров, представляешь, все они приедут из Турции. Ну, хотя бы благодаря ей, буду сногсшибательно выглядеть. – произнося эти фразы, Дильшад тут же привела в порядок свои волосы.

–   Деля, а как ее зовут? - спросила заинтригованная Гамер.

–   Гюляра. – надменно ответила Дильшад, - Но все её зовут Гюлей.

–   Ну, просто отлично. Пусть будут они счастливы. Пусть состарятся вдвоем. Вот видишь, бог вознаградил тебя за твои переживания, что же еще тебе желать? – заулыбалась Гамер, как Дильшад в ту же минуту довольно вымолвила:

–   Мне уже ничего не нужно, мне и этого достаточно. Теперь я прошу Бога только об одном, чтобы он одарил моего сыночку как можно больше здоровьем, чтобы он смог порадовать меня  внучатами. 

–   Деля, вот о чем я хотела тебя еще спросить. А Ганира, как она, еще не родила? – Гамер неожиданно поинтересовалась состоянием Ганиры, хотя ей было прекрасно известно, что Дильшад порвала с ней всякие отношения.

–   Откуда мне знать, родила она или нет? – подавленно произнесла Дильшад, сморщив лицо. - Если бы выслушала меня тогда, сегодня жила бы в роскоши. А она, дурёха, переоценила Шахбаза выше всего. Ну что с того? Разве его дети не пойдут по стопам своего отца? Конечно же, пойдут. Будут влачить жалкое существование, как и их папуля. Лучше давай поговорим о Гюле и Тярлане. Не стоят они того, чтобы такая ханум, как я, вспоминала о них.

Дильшад болтала бы долго, если бы Фикрет не зашёл в дом, пройдя мимо и не здороваясь с женой. Хозяйка дома простилась с подругой и побежала за мужем с упреками;

–     Ну, что опять случилось? И зачем на меня волком смотришь? Ну, ответь, чем же я на этот раз тебе не угодила?

–     Дильшад, прошу тебя, у меня нет времени на разговоры с тобой. – улизнул Фикрет от ответа. - Ты лучше скажи, соизволил ли Тярлан появляться дома?

–     Не стоит за него так убиваться, у него все нормально. Ты лучше дай мне побольше денег, чтобы я смогла делать покупки для невестки. Время и так поджимает. – сказала Дильшад, после чего послышался ответ Фикрета, который с насмешкой высказал следующие фразы: 

–     Знаешь, Дильшад, а грех не поздравить тебя с такой «блестящей» победой. Наконец – то ты добилась своего. С успехом смогла торговаться жизнью своего сына. Но тебе стоит узнать и о том, что твой сыночек после размолвки с Айбениз, превратился в более неуправляемого человека. Раньше хотя бы приходил ночевать, а теперь пропадает целыми днями. Даже невозможно понять, куда это его так заносит. Да и не верю я больше в то, что он способен строит с кем-то нормальные отношения. Считаю себя обязанном, заранее тебя предупредить: не строй пустых планов на его счёт. Тярлан не из тех сыновей, которые умеют повысить статус своих родителей перед другими людьми.

–     Фикрет, не морочь мне голову! – не выдержав такого натиска, повелительным тоном произнесла Дильшад. - Я уже смогла убедиться, что ты получаешь удовольствие от критики своего сына без какого-либо на то причины. Но я больше не буду обращать внимание на твою брюзгливость. Болтай себе на здоровье!  – За то время, что они спорили, Фикрет открыл сейф, чтобы достать деньги для помолвки сына. Но он на минуту остолбенел, а Дильшад замолкла, моргая глазами. Фикрет бросился к сейфу и начал переворачивать все свои папки, бумаги, всё, что попало под руку. - Что такое? Почему опять копаешься в этой железе? А может, снова что – то потерял?

–     Ну вот, опять не хватает большой суммы. – с досадой произнес Фикрет, как Дильшад меря руками, возразила:

–     Не смотри на меня так, не трогала я твоих денег. Послушай! Только не говори, что опять подозреваешь Тярлана. У него алиби! Он как неделю не заходит домой. – в тот же миг стала в защиту своего сына мать, как Фикрет окончательно выйдя из себя, закричал:

–     Ну, хорошо, на минутку допустим, что он не брал этих денег. Ну, тогда может, скажешь, куда же они делись?! А может, у нас в доме завелись домовые?! – в гневе обратился он к своей жене, как Дильшад заговорила с таким тоном, словно вела следствие.

–     Нет, у нас однозначно не может быть домовых. Это же дом, а не какая-нибудь развалюха. Ты лучше скажи, кто был рядом, когда ты клал деньги в сейф?

–     ….Ширзад. Ширзад был рядом. – ответил Фикрет, немного призадумавшись.

–     Ну вот, наконец – то нашлись наши домовые. – воскликнула Дильшад.

–     Ты это о чем? – удивился Фикрет корысти своей жены, и она торжественно заявила: 

–     Зачем уставился на меня как баран на новые ворота? Деньги - то украл Ширзад.

–     Да ты что, в своем уме?! – вскрикнул Фикрет. - Он не мог. Ведь он самый надежный человек среди прислуги.

–     Поверь, он не такой уж и надежный. От вруна всего можно ожидать. Да вспомнила, ты же не в курсе. – вдруг спохватилась Дильшад, вспомнив об одной истории, о которым она узнала недавно: - Намедни же у нас объявилась гостья. Жена Ширзада. Да не смотри на меня так, это сущая правда. Не веришь, спроси у самой Саиды. Она и подтвердить мои слова. Оказывается, зовут-то его не Ширзад, а Гаджи. Да и соврал он Самире, что натуральный холостой. А разве не может врун украсть у своего хозяина денег? Ведь он же тебя обманывал, а ты даже не догадывался об этом. Ведь правду говорят, шекинцы самые хитрые люди, видят сто верст  вперед.

–     Не верю я в это, ну не верю! Мне неизвестны причины поведения Ширзада. Но если даже так, то очевидно, у него на это были какие-то веские причины. Ну, имеет же человек право держать в секрете свою личную жизнь, самое главное, чтобы он не разглашал наши семейные секреты. У нас даже в трудовом соглашение нет такого пункта относительно того, что он обязан довести до нашего сведения это дело. Но он не такой уж и глупый, чтобы обворовывать меня, судью. Ведь я же могу запросто обличить его в краже.  – отказался верить словам жены Фикрет. - Если кто-то и взял деньги, то это точно не Ширзад. Я стопроцентно убежден: это Тярлан!

–     Поразительно, ты не веришь в то, что твой шофер вор, а моего сыночка обвиняешь, не имея на это доказательства?! Ну и идеален же у него отец! О боже, до чего же ты дошел, оговариваешь невинного ребёнка. - раздраженно обрушилась на мужа Дильшад, как Фикрет стиснув зубы, заговорил:

–     Дильшад, не дави на меня! У тебя всё равно ничего не получиться! У меня есть все основания сомневаться именно в нём! Он каждую ночь приходит домой пьяный, напивается, где попало и с кем попало. И откуда же у него берутся деньги для таких потех? – спросил Фикрет, разрываясь на части.

–     Да от месячных издержек, которых ты самолично ему платишь! – неистово заорала на этот раз Дильшад, как Фикрет скрипя зубами, заявил:  

–     Дильшад, не доводи меня до безумия, я знаю, о чём говорю! 

–     Нет, ты ни бельмеса не знаешь! – более громко отозвалась Дильшад, - И это всего лишь огульные доводы. Я тебя предупреждаю! Отстань от моего ребёнка! Когда же мой сыночек найдет покой в этом доме? Раньше твоя дочь не давала ему свободно дышать, а теперь ты преследуешь его своими неуместными подозрениями?!

–     Ах, если бы здесь была Ганира…., – вздохнул Фикрет с чувством раскаяния, но Дильшад перебив мужа, во весь горло заорала:

–     Нет, Фикрет бек! Она больше никогда не переступит порог этого дома! Сейчас в этом доме мое слово – жёстче любого закона! Тярлан не вор, слышишь, он не вор!

Но Фикрет уже покинул комнату, и безмятежно надев пиджак, вышел из дома, как прежде, чем сесть в машину, что стояла во дворе, обратился к жене тихим голосом.

–     В том доме, где твои слова являются законом, в том доме, где вся власть целиком принадлежит такой женщине, как ты, там ни миновать ни воровства, ни преступления!

–     Что, бросая слова на ветер, убегаешь как трусливый заяц?! - взбесилась Дильшад, догнав машину и поколачивая кулаком по стеклам автомобиля. - Если ты и вправду мужчина, то будь же посмелее и выслушай меня до конца!

Она еще пять минут постояла во дворе, бурча за той машиной, которая отходил со двора. А когда ворота закрылись, Дильшад не сумев успокоиться, прошла в кухню….Фикрет ехал в машине, любуясь красотой ночного Баку, чьи огни озаряли город прозрачным светом. Мерцание света ослепляло бессонных горожан своей заманчивой игрой. Фикрет думал о своём браке, в котором он глубоко сожалел. Он думал о тех годах, в течение которых он прожил с этой ворчливой, чванливой и корыстной женщиной, которая способна ради своих целей оговорить любого, кто ей не по душе. Но больше всего он переживал из-за сына, из-за лодыря, проживающего за деньги отца, который транжирил их, не думая о завтрашнем дне. Он прекрасно сознавал, что после его смерти семья продажной судьи разрушиться как карточный домик, который никто не сумеет собрать. «Зачем я раньше не встретил Жанну?» - думал Фикрет всю дорогу и сразу же удивился столь глупому вопросу, вспомнив, что он старше её на тридцать лет. Он сидел на заднем сидении и говорил с собой, пытаясь утихомирить себя, но в то же время, гнетя себя излишними вопросами и неоспоримой истиной. «И куда же я еду? Куда? В такую зимнюю ночь, каждый глава семьи торопится к себе домой, отдыхает дома, съев целую тарелку горячей стряпни, болтает с женой о домашних проблемах, рассказывает младшим небылицы, а старшим даёт отцовские советы, радуется в отличие от меня приятным поступкам своих детей, молится на своего Бога со словами: «О Всевышний, я благодарен тебе за этот день, за этот приятный день», чего я не могу себе позволить. Чем же я хуже таких отцов, таких мужей? Я ненавижу каждый миг своей жизни и всё из-за нервотрёпки, которой подвергают меня жена с сыном. Они не позволяют мне хоть один вечер отдохнуть дома без всяких недомолвок. Это по их вине я отдаляюсь от своего очага, стараюсь найти утешение в объятиях Жанны. Я не могу сказать; «О Всевышний, я  благодарен тебе за этот день, за этот приятный день», так как, не верю в то, что когда-то и в моём доме воцарится желанный мир и покой. Кто же в нём проживает? Одни неблагодарные существа. У них нет ни капли совести. Сколько им не давай, всё им мало, всё им не хватает. Неблагодарные. Верно говорят: тонкой душе тягостно сознавать, что кто-нибудь обязан ей благодарностью; грубой душе – сознавать себя обязанной кому-то. А Жанна, моя Жанночка? Она же не такая неблагодарная, как мои дармоеды. Я даже не в силе побаловать ее слишком дорогими подарками, поскольку мой блудный сын давным-давно нанялся ударником «комбината карманочистки» и отлично справляется своей обязанностью. Хотя Жанна никогда в жизни не упрекнула меня за невнимательность или за какую-то нужду. Она любить меня. Лишь она. И никто другой», - сказал Фикрет, вспоминая свою опоздавшую любовь. Ширзад наблюдал за хозяином через лобовое зеркало. «Ай аман[1], кажется, хозяин совсем свихнулся. Вот, говорит с самим собой. Хотя, если подумать, это Дильшад превращает бедного Фикрета в безумца. Как же мне повезло, что Аллах не послал мне такую ведьму. Слава Всевышнему, что моя Гюльгяз не такая», - говорил Ширзад шёпотом и оглядываясь назад. Фикрет позвонил Жанне, чей сонливый голос поднял настроение её возлюбленного.

–     Привет, милая. Ты спишь? – спросил Фикрет Жанну;

–     О, господи, – ответила та с трудом. – Пупсик, а ты хотя бы в курсе, который сейчас час? Половина второго. И чем же я должна, по-твоему, заниматься?

Фикрет заговорил сразу, боясь, что та бросит трубку;

–     Послушай, не засыпай. Лучше оденься, выйдем погулять. Ты знаешь, какая чудная погода во дворе? – предложил он неожиданно. Но Жанна ленилась в такую стужу сбросить с себя одеяло и шататься по улицам. И потому, она лениво ответила;

–     Пупсик. Какая прогулка в час ночи? Давай, лучше заезжай ко мне. Посидим у камина. Глотнём чего-нибудь. Заночуешь у меня. Приходи. – сказала она, пытаясь повлиять на его решение. Но Фикрет не собирался зайти в одну коробку, спасаясь от другой. В эту ночь он желал пройти по ночному Бакинскому бульвару и радоваться жизни, вспоминая свою задорную молодость. Фикрет, сталкиваясь с упрямством Жанны, снизил тон и тихо выговорил;

–     Скажи, разве тебе жалко, а, жалко хотя бы одну ночь не противиться моему желанию? Значит, ты тоже туда же? Неужели, я и этого не стою? – и в этих словах почувствовалось такая обида, что Жанна в тот же миг отозвалась взволнованным голосом;

–     Заезжай. Через двадцать минут я буду готова. – сказала она, сбрасывая с себя одеяло….

В два часа ночи, когда весь город заснул крепким сном, Фикрет заехал к своей любовнице, вытащил её из постели, спустился вместе с нею по ступенькам, и умирая со смеху, превратился в юнца, который радовался первой любви своей жизни. «Хотя бы эта ночь оставит в моей жизни приятные впечатления. Хотя бы добрые воспоминания этой ночи будут моими, лишь моими. И никому не будет под силу отнять их у меня, никому», подумал он про себя и они оба присели в машину. Мерседес гонялся по Азнефти, нарушая безмолвную тишину ночи.  В салоне машины заиграла музыка, которую передавали по радио. Эта песня звучала, как бы выражая все чувства Фикрета, который никак не хотел отпускать руку Жанны. Словно эту песню озвучивали лишь для этих влюблённых. Фикрет наконец-то нашёл желанную любовь в лице Жанны, которую навеки потеряла Дильшад. Странно. Те деньги, которые заставляли Жанну быть рядом, теряли всякое значение во время таких встреч. Они оба нуждались в любви. Десять лет назад, когда Фикрет осуждал Дильшад за серую жизнь, даже не мог себе представить, что спустя много лет он столкнется с чудом по имени Жанна, которая была намного моложе его. Видимо, жизнь любит дарить людям неожиданные сюрпризы и подарки. Фикрет крепко обнял Жанну. Та музыка, которая звучала на радиоволне, заполнила салон новыми впечатлениями. Она приблизила их, укоротив расстояние между ними. Она помогла разжечь эту необычную любовь с новой силой. Они считали себя самыми счастливыми созданиями  вселенной, отвечая лаской каждому робкому движению друг друга. Один из них был слепым странником, разыскивающим потерянное блаженство, не взирая на свой авторитет среди общества, а другая была одинокой голубкой, которая приобрела свой долгожданный покой после многочисленных разлук и разочарований, после того, когда она не верила в силу любви и считала её какой то небылицей, придуманной ненормальными людьми. Ширзад, а точнее, Гаджи, притормозил возле бульвара. Фикрет послал его за бутылкой шампанского, а после вышел с возлюбленной на площадку, где открыл бутылку и налил его в бокалы. Жанна, глотнув глоток шампанского, сказала;

–     Милый, смотри какая дивная ночь. С ума сойти! – и она обняла его. Фикрет посмотрел на неё с любовью и спросил;

–     А тебе не холодно?- Он туго окутал Жанну в её шубу, выражая при этом свою заботу. Жанна слегка улыбнулась.

–     Погода холодная, но ты же у меня горячий. – сказала она, прижимаясь к Фикрету. Фикрет не увидел в этих глазах лжи, лицемерия, подхалимство, фальши и заинтересованности в какой - то материальной выгоде. Хотя он не был склонен доверять кому -то, но он всё же заметил любящие глаза той женщины, чьи мечты осуществились вместе с Фикретом, той женщины, которая плавала на кораблике блаженства и вечного счастья.

–     Жанночка, моя Жанночка, скажи, ты со мной счастлива? – произнёс Фикрет, обращаясь к ней с вопросом.

–     Счастливее не бывает. Не бывает. – ответила Жанна, обнимая его за шею.

Снова заиграла музыка. На этот раз ту же песню передавали на другой радиоволне. Снова её умышленно прокручивали для этих влюблённых. В эту холодную, лунную ночь никто не был в силах понять смысл этих слов, кроме Фикрета и Жанны, любовавшихся зимним рассветом.

Любовь не властна над годами,

Так влюблённые говорят.

Любовь подвластна над годами?

А может так, или не так^[1]?

В ту зимнюю ночь, когда в Баку лил лишь сильный дождь и ветер колыхал толстых веток многолетних деревьев, Ходжалы весь окутался в белое одеяло. Город спал крепким сном, все автомобильные и горные дороги завалились снегом, и ездить по ним в сторону Агдама стало опасным. В феврале 1991 года, после того, как Джавад обследовал раненных вместе с Мединой, он запомнил этот месяц с сильной вьюгой и метелью. Он стоял около подоконника и любовался зимней красотой Карабаха.

–     Интересно, идет ли снег в Баку?....Знаешь, я временами так удивляюсь жизненным поворотам. – вымолвил он эти фразы, качая головой, - Странно. Если бы человек имел хоть какую-то возможность узнать о том, что его ждёт, скажем, через какой-то отрезок времени, то жизнь показалась бы ему заурядной и серой. Помнишь, ещё в прошлом году в день двадцатого января вся республика переживала жуткую трагедию. В больницах не хватало мест для размещения раненных.– сказал Джавад, вспоминая минувшие дни.

–     Я помню, как мы пропускали занятия, чтобы помочь раненным. Порой бывало и так, что нам приходилось ночевать по очереди на больничных койках. – добавила Медина. – И простые граждане приезжали для того, чтобы добровольно сдать кровь для спасения раненных. 

–     Ещё тогда я бы не смог себе представить, что через год мне придется работать в Ходжалы. Я бы не подумал о том, что через год я  буду любоваться вместе с тобой белым, пушистым снегом, падающим в эти края в середине февраля. – произнес Джавад, как Медина, немного задумавшись, обратилась к нему с замысловатым вопросом.

–     Весьма любопытно, что же нас ожидает в будущем году?

__________________________________________

[1] Стихи азербайджанского народного поэта Джабира Новруза – перевод принадлежит соавтору книги Парвин Визир Кеани.

–     Откуда нам знать, – ответил Джавад, пожимая плечи. – Наверняка, закончиться война. Наверняка, Карабах расцветёт и затмит своей красотой всю вселенную, как и прежде. И мы вернёмся назад в свой город. Устроимся на работу в какой-нибудь клинике и проживём тихой, серой жизнью.

–     Ну, зачем ты так? – не согласилась Медина. – Лучше скажи, что вернёшься в свой родной город, устроишься на работу, женишься, станешь заботливым и любящим отцом. А вечером, когда закончиться рабочий день, вернёшься домой с желанием увидеть свою семью и провести вместе с ними незабываемый вечер.

–     Ах, Медина. Можно дать другому разумный совет, но нельзя научить его разумному поведению, – ответил Джавад, махнув рукой. Медина окончательно расстроилась, когда наконец -то сознала, что Джавад зачеркнул свою личную жизнь из -за неудачного романа с Айбениз. Она взглянула на него из-под стекла своих очков и сказала;

–     Разве ты так и не намерен устроить свою жизнь? Джавад, но это же уму не постижимо. Пойми, человек не может жить прошлыми воспоминаниями, как бы они ни были для него дороги. Да и глупо себя наказывать за то, что тебе когда-то пришлось разочароваться. Поверь, это неверное решение, – сказала Медина, на самом деле пытаясь затронуть наболевшую тему.

–     А я не спорю, не спорю. – тихо отозвался Джавад, - Но ты тоже попытайся понять, что меня меньше всего волнует женитьба и всё прочее. Я всё ещё не сумел очнуться и прийти в себя. Я ещё не готов открыть ту книгу и перелистать её заново. Пока рано. Очень рано. А может, получиться и так, что я не сумею забыть о той, кто заставляет меня так долго мучиться. Возможно, меня ожидает вечная холостяцкая жизнь.– сказал Джавад, разрушая как бы все надежды Медины. Она не смогла удержать себя и взволнованно воскликнула;

–     Ну, за что, за что ты так к себе несправедлив? Джавад, на этом белом свете многие пережили любовную тоску. Но они сумели перевернуть ту страницу книги со словами: «Это не что иное, как страница моей долгой жизни». Они с наибольшей надеждой сумели написать своё имя на новой странице. Многие зашагали по той же тропинке уныния и печали. Но они создали семью и завели детишек, при этом привнося себе самый дорогой и ценный подарок – отцовство. Ведь любовь без взаимности - это ещё не конец света. Ты должен радоваться тому, что сумел рано или поздно открыться ей, признаться в своей любви. Но в отличие от тебя, есть и такие, которые бояться признаться в своих чувствах и запирают их в глубине души.

Слова Медины расстроили Джавада. Он повернулся к ней и заглянул в её узкие глаза, которые она прятала под очками.

–   Что всё это значит, Медина? Ты это о ком? - спросил Джавад.

–   Да я просто так, к слову. – ответила она, быстро меняя тему разговора. Джаваду ничего не оставалось, как пожать плечами и удивляться странному поведению Медины.

–   Прости, но ты порой выкидываешь такое, что мне бывает трудно тебя раскусить.– сказал Джавад, поворачиваясь к окну. Вдруг он заметил Шюджаета, с трудом передвигающего по снегу. - Посмотри, Шюджает. – крикнул он, указывая на лейтенанта.

–   Наверное, опять пришел видеться со своей низкорослый возлюбленной. – в ответ произнесла Медина, как Джавад не скрывая свое изумление, высказался.

–   Значит, ты тоже в курсе происходящего? А я даже не догадывался.

–   Здесь же все осведомлены об их отношениях. Безответная любовь смугляка. – улыбнулась Медина.

–   Доброй ночи. В такие холода сюда добраться становиться очень туго. – сказал Шюджает, когда возле окна он столкнулся с Джавадом и Мединой. - А когда идет снег, это, вообще, немыслимо. Еле-еле различаешь тень встречного.

–   Видимо, замёрзли. – вымолвила Медина. - Пойду, принесу вам чаю.

–   Не надо, доктор, не утруждайтесь.– возразил Шюджает. - Вот, скроил время и пришел поболтать с Джавадом.

–   Ну, как вам будет угодно. А я пошла. Надо еще зайти к больным. – сказала Медина. Но прежде чем сорваться с места, она обратилась к Джаваду, -  Если вдруг что – то понадобиться, то позови.

–   Ну что, Шюджает, – произнёс Джавад, присев на подоконник. - Рассказывай, как дела на передовой?

–   На посту дела не так уж и плохи. – ответил Шюджает, прислоняя автомат к стене, - Правда, иногда бывают перестрелки. Но на передовой нет ничего отрадного. Слышал новость?

–   Какую еще новость? – спросил Джавад.

–   Пресс-служба Министерства Обороны горланит о происходившем. А ты не в курсе?- с изумлением спросил лейтенант.

–   Да упокой Аллах душу твоего отца. – с иронией выговорился Джавад, похлопав по его плечу, после чего добавил: - Откуда же у меня свободное время, чтобы я подсиживал за радиоприёмником? 

Шюджает выбросил сигарету в сторону и недовольно вымолвил:

–     Правильно делаешь. Всё равно ничего приятного не услышишь. Говорят, что в Ханкенди дислоцировалась 366 мотострелковый полк Советской Армии. Словно их выслали для того, чтобы защитить мирное население и приостановить перестрелку между сторонами. Всё те же басни. В Ханкенди расположены части армянских формирований. Если они и вправду думали о нас, то дислокацию полка осуществили бы в Ходжалы, в Малыбейли, в Шуше, где оборона слабее всего. 

–     Я в этом плане с тобой полностью согласен. Они пришли сюда не для того, чтобы защитить мирное население, а поддержать боевиков. Ведь война - это продолжение политики, но только другими средствами. И начинают ее не военные, а политики. – сказал Джавад, выкуривая сигарету. Вдруг он заметил, как Шюджает оглядывается по сторонам. - Ну, признайся, зачем же ты так мечешься?– спросил он, как Шюджает быстро заговорил: 

–     Джавад, ради всего святого, скажи, ведь сегодня же день дежурства Гюлебетин? Я должен ее непременно увидеть, где она?

–     Дойдя до конца коридора, свернешь направо. – засмеялся Джавад, после чего сообщил: - Она в двадцать третьей палате.

Хотя Шюджает побежал и в конец длинного коридора, но он не посмел зайти в палату. После недолгого колебания, он, наконец – то попросил Гюлебетин выйти.

–   Эй, зачем это ты опять объявился? – шустро расспросила девушка парня, прихлопнув за собой дверь. - Послушай, до каких пор ты собираешься здесь вертеться? У тебя что, нет других дел?

–   Моя сумасбродная газель, ну почему ты так злишься? – спросил Шюджает, наклоняясь к ней, - Разве тебя даже чуточку не жалко? Видишь, как я с трудом прошёл такую дорогу и пришел к тебе. А ты все время меня отчитываешь, скажи, тебе это не надоело?

–   Не надоело! – решительно заявила девушка, усмехаясь, - Из-за того, что в твою пустую башку лезут ненужные мысли, мне что, каждый раз стоит встречать и провожать тебя с распростертыми объятиями? Если тебе по вкусу мучиться, тогда терзайся на здоровье. А я даже и не собираюсь убеждать тебя в обратном. Да и в последнее время, ты окончательно перепутал пост с больницей. А может, было бы кстати, постелить тебе постель рядом с больными, чтобы ты насовсем причалил в нашем корпусе? – звонким голосом расспросила она парня, как он, нахмурившись, признался.

–   Не утруждай себя зря. Я же не собираюсь оставаться здесь насовсем. После службы я, вообще, покину эти места и ты еще будешь жалеть о том, что вовремя не оценила мою любовь. А может, тебе положить в рот ну хотя бы чуточку сахара, чтобы твой язык стал хотя бы немножечко слаще?

–   Послушай, ты лучше уйди отсюда по добру, по здорову. А то получишь от меня сладенького. – взялась за угрозы Гюлебетин, а вслед за ним и поворчала: - Да вы на него посмотрите, задумал глумиться надо мной.

–   А я-то надеялся, что мы придем к единому согласию.  – обиделся Шюджает, но девушка, не считаясь его состоянием, язвительно заявила:

–   Как видишь, ошибся. У нас с тобой нет ничего общего. Так как мы чересчур уж разные. – за то время, что Гюлебетин болтала языком, Шюджает захотел прикоснуться к её волосам и сгладить, не сумев противиться столь странному желанию. Но Гюлебетин заметив неожиданный жест Шюджаета, которому он был готов, сразу же отодвинулась назад. – Эй, послушай, не распускай руки, а то так врежу!

Шюджает привык к подобным запугиваниям своей возлюбленной и потому, не обращая внимания на возмущённый голос Гюлебетин, достал из подмышки маленький букет цветов, держа их в руке с такой осторожностью, словно боялся из уронить на глазах этой весёлой девушки. Это наверняка, послужило бы символом уничтожения их любви. Уронить цветы – значит, потерять прекрасные чувства, появившиеся в его сердце с несокрушимой силой.

–   На, возьми, эти цветы я сорвал для тебя. – сказал Шюджает, передавая ей цветы. - Уже несколько дней хранил от мороза. Боялся, что увянут. Но видишь, они смогли выжить и сохранить свою былую свежесть. Пожалуйста, не отталкивай мою руку, возьми их. Ты хорошая девушка, Гюлебетин. Ты стоишь большего. Пусть бог одарить тебя счастьем.

–   И ты тоже стоишь большего, смугляк. – ответила Гюлебетин, лишь тогда, когда Шюджает успел отдалиться, передвигаясь в конец коридора…Джавад сидел за столом, дремля от усталости. Сильная метель стучала в окошко, словно собиралась ломать раму. Он желал поспать, но боялся заснуть, так как в любую секунду могли привезти раненых с поста или же аэропорта. Он поднял голову, когда увидел Шюджаета на пороге;

–   Почему стоишь, заходи. Присядь. – пригласил Джавад друга в комнату, - Даа, настроение у тебя неплохое. Ну что, сумел найти с нею общий язык? – спросил он с интересом.

–   По воле Всевышнего, не успеешь очнуться, как в один прекрасный день увезу её в Сумгаит. А этот город, эти горы останутся без Гюлебетин и лишь вспомнят о ней с тоской, – сказал Шюджает.

–   Гмм. Может, и увезёшь. – задумчиво произнес Джавад эти слова,- Но подумай, разве Гюлебетин сможет найти покой в твоём доме, как она чувствовала себя вольной птицей в Ходжалы? Ты  же знаешь, как она влюблена в эти края. Как она любит снежные вершины гор, как она влюблена в свой Карабах. Разве она сможет спеть ту чудную песню на балконе твоего дома с таким же жаром и болью, с которым она исполняла её на своей земле? Её голос тогда прекрасен, когда она питается чистым воздухом Ходжалы. Тоска по Карабаху не даст ей вздохнуть  полной грудью. Шюджает, грех держать соловья в клетке. Как соловей привык жить на воле, так и Гюлебетин рано или поздно вернётся в свой город. Тоска по родине заставит её вернуться, обязательно заставит, – сказал Джавад, пальцем ударив по столу. Но Шюджает решил не вникать в суть дела.

–   Не знаю, Джавад, –из его уст вырвались лишь эти слова. – Посмотрим, как получится. Ведь сейчас одному Богу известно, как всё обернется. Джавад, лучше скажи, у тебя еще много дел?

–   Нет, иногда присматриваю за больными, а что? – заинтересованно спросил Джавад, поднимая с пола пальто, которое он накинул на плечи.

–   А может, тебе присоединиться ко мне и потопаем к постам? – внезапно предложил Шюджает другу, - Многие из наших ребят очень сильно простудились. Они все время караулят, лежа на мокром снегу. У них даже нет возможности зайти в больницу. Ну что, едем или как?

–   Ну, разумеется, едем. – согласился Джавад, быстро надев пальто и прихватив с собой аптечку.

–   А может, тебе взять с собой еще кого-нибудь? – с намёком отозвался Шюджает.

–   Ну что же, сейчас скажу Медине, чтобы собралась. – ответил Джавад, не понимая вопроса.

–   Джавад, а может, возьмешь с собой еще одну медсестру? – открыто объяснился Шюджает, и в лице Джавада засияло улыбка. 

–   Ну и плут же ты. Вижу, что простуда ребят стала подходящим предлогом для сближения с Гюлебетин.

–   А ты разве не слышал пословицу, ради того, чтобы хорошо познать человека, выйди с ним на дорогу и преодолей с ним некоторое расстояние^[1]. – засмеялся Шюджает.

–   Ну ладно, успокойся, я же тебя не осуждаю. – вымолвил Джавад, выходя из комнаты вместе с молодым офицером…. Шюджает с Джавадом шли впереди, а Медина сзади держалась за руку Гюлебетин, с трудом передвигаясь по белому снегу толщиной с полметра. Погода была чистой и свежей. Город, скрывающийся под снегом, деревья укатанные в белое одеяло, создавали атмосферу романтики под слабым светом фонарей, стоящих на краю тротуаров. Шюджает внимательно прислушиваясь к разговору Джавада, изредка поглядывал через плечо на Гюлебетин. А Медина изо всех сил дёргала ее, боясь свалиться.

–     Послушай, зачем это ты дергаешь за мою руку? Ох, мои бедные плечи, чуть что, и они сразу же оторвутся. Какая же ты и впрямь недотёпа, даже нормально ходить не можешь,– поворчала Гюлебетин и Медина, не сдержавшись, выразила свое недовольство. 

–     Легко сказать, ведь ты, как – никак, но привыкла к этому климату, а мне вот трудно передвигаться на снегу.

–     Послушай, а разве в Баку зимой не падает снег? – спросила Гюлебетин с такой наивностью, что она вынуждена была засмеяться.

–     Почему же, бывает, она же не тропика, чтобы там круглый год было жарко? Но там, в отличие от здешних мест осадок мало. А тут толщина снега почти метр - полтора. – объяснила она девушки суть дело, после чего высказала свои опасения, - Если кто-то когда-нибудь останется под ним хотя бы полдня, то к вечеру превратится в сосульку.

–     Да не бойся же ты, - уверила её Гюлебетин, - я не дам тебе превратиться в сосульку. Будь уверена, пока я рядом, с тобой ничего такого не случиться. Ведь я еще с детства хорошо знаю каждую тропинку, каждое ущелье, каждую высь этой местности. А сейчас крепко держись за меня, и мы вместе проложим для себя дорогу.

Через час, состав удачно прибыл в казарму. Джавад с помощью Медины и Гюлебетин обследовал больных солдат и раздал им лекарства после повсеместной инъекции. Командир поста пригласил гостей за сладкий стол. Джавад беседовал с командиром о том положении, что воцарилось в Ходжалы.

–   Положение становится невыносимым. Накануне из Министерства Внутренних Дел послали полковника, чтобы тот занялся организацией полицейского управления в аэропорту. Два дня назад, армяне взяли в заложники мальчика с целым стадом овец. Теперь идут переговоры по возвращению этого ребёнка. А российская сторона выводит своё войско, военную технику и вертолеты с Ходжалинского аэропорта и переправляет их в Ханкенди. Если хорошенько подумать, то здесь чувствуется какой-то подлог. Всё так запутанно, что невозможно толком понять, что происходит, – сказал командир, почесав голову. Джавад качая головой, выпил чашку чая и задумчиво вымолвил;

–   Ходжалинский аэропорт - неприступная крепость Карабаха. Это известно не только армянам, но и русским. Если в аэропорту формируют полицейское управление, значит, они не позволят армянам самовольничать на нашей территории. Благодаря действию этого управления, количество заложников и раненных уменьшиться до малой величины.

Слова Джавада взбодрили командира. Он покачал головой в знак согласия.

–     Думаю, что ты прав. А то Алиф^[1] совсем измучился. Не знает, контролировать рейсы или же участвовать в перестрелке. – сказал командир, подтверждая слова Джавада. За столом поднялся шум. Голоса и споры собеседников заполнили казарму. Они беседовали за горячей чашкой чая, массируя замерзшие руки. Шюджает всё время оглядывал Гюлебетин, которая покраснела под пристальным взглядом смугляка. Если бы в казарме не было столько народу, наверняка, Гюлебетин накричала бы на него со словами: – «Ну, чего глаза вылупил? Лучше смотри в другую сторону». А может, она не попрекала бы его, просто ответила бы ему «взаимностью», то есть, взглянув на него искоса. Медина, заметив пристальный взгляд Шюджаета, ущипнула Гюлебетин.

–     А смугляк не в состояние оторвать от тебя глаз. Уж больно ты его заворожила. Наконец – то, наконец – то. Я так рада. – воскликнула Медина, взирая на выражение лица Гюлебетин.

–     Ты что, совсем сдурела? – отозвалась девушка,  поняв намёк Медины. - Ты лучше не связывайся со мной. А то вам обоим придется несладко.

И тут Медина, похлопав в ладоши, засмеялась:

–     Ну, наконец – то сбываются мечты Шюджаета. Лучше признавайся, ведь ты тоже небезразлична к нему? – так назойливо спросила Медина, что Гюлебетин, не сдержавшись, подтолкнула ее локтем.

–     А ну-ка молчи! – шепнула она, приказав ей помолчать. - Ты что, хочешь опозорить меня перед всем народом? Нет у вас, у городских ни стыда, ни совести. Вам бы все время плоско шутить. Ну, чего смеешься? Разве у меня выросли рога?

–     Не стоит увиливать, я вижу тебя насквозь. Будьте счастливы! – громко высказалась Медина, но затем, ощутив, как на них уставились взгляды заинтригованных солдатов, взяла себя в руки, но для Гюлебетин это оказалось достаточным, чтобы она с угрозой отозвалась:

–     Сейчас же возьми свои слова обратно! – нервно замолвила девушка, на этот раз больно выдернув руку Медины. - Я тебя предупреждаю, если не заткнешь свой болтливый ротик, то я тебе продемонстрирую безумную любовь. Клянусь душой моей мамочки, не посмотрю, что ты образованная девушка, прямо перед солдатами затаскаю за твои волосы. Да никогда в жизни я не влюблюсь в такого вертлявого парня.

Шюджает не понимал, о чём идёт речь между Мединой и его возлюбленной. Но он так хотел присоединиться к этому разговору, что начал допрашивать Медину.

–     Доктор, вам что, плохо? – спросил он, не скрывая своего любопытства.

–     Нет, почему же, я в превосходным расположение духа. – не отстала от своего прежнего поведения Медина, и с сожалением взглянув на девушку, которая присела с ней рядом, произнесла. - Но, вот кажется, Гюлебетин плохо. А причина этого недуга известна только ей одной. Так что, тебе  лучше спросить у нее самой, почему же она такая беспокойная?

Гюлебетин еще раз ущипнула её, но на этот раз так крепко, что Медина схватила руку от боли и завыла.

–   Оф, оф! У тебя и впрямь «лёгкая» рука. – застонала Медина, - Мне искренне жаль того, кто захочет связать свою судьбу с тобой. Ты у нас не девушка, а настоящая бой-баба.

–   Да ты что, – удивилась Гюлебетин. - Да будет признательным тот, которому я, вообще, подарю свое сердце. Что, найдет девушку лучше, чем я? Ведь во всей этой местности не отыщешь такую бойкую и упитанную ханум, как я.

–   Да кто посмеет с этим спорить? По полноте же ты напоминаешь, ах, да, нашла, ветряную мельницу. – плоско шутя, высказала свое мнение Медина, но, немного пройдя, ей все же пришлось очень пожалеть о сказанном.

–   Послушай,  тощая саранча, что ты от меня хочешь, а? – на этот раз Гюлебетин не на шутку рассердилась, - Не выводи меня из себя! Если у тебя имеются ко мне какие – то претензии, то лучше выйди на улицу и давай измерим свои силы. Так и познакомишься ты близко-близко с ветреной мельницей.

–   Ну, зачем ты так злишься? Разве я чем – то тебя обидела? Шюджает, ну скажи, разве я не права? – спросила испугавшаяся Медина молодого лейтенанта, ища в нём заступника.

–   Правы, правы. – в свою очередь подтвердил Шюджает слова Медины и этим очень позлил любимую.

–   В чем это она права, а? Что, решили подтрунивать меня? – взбесилась Гюлебетин. - Ну, ничего, я еще вам покажу, где раки зимуют. И не надо ржать как лошадь. Я тебе сто раз говорила, мне не нравятся весельчаки, по – мне, мужчина должен быть благонравным. Послушай, я вижу, что этот смугляк тебе больше по душе. Ну и иди к нему. А меня оставь в покое. А то придется тебе плакать горючими слезами.

Медина сразу же присела к лейтенанту.

–   Ну, хорошо, хорошо, ты только не злись. – сказала она, немного утихомирившись, но после, не сдержавшись, шутливо спросила: – Скажи, а ты не приревнуешь Шюджаета?

–   Еще чего. – ответила Гюлебетин, хмурясь. - Ну ладно. Я вам задам такого жару, что…. – не докончив фразу, пригрозила она обоим, показывая указательный палец. В этот миг кто-то из солдат с гитарой на руках и подошёл к Шюджаету. Он, поняв намёк рядового, покраснел от волнения. Гюлебетин не соображала, в чём дело.  «Бой^[1], почему это он так покраснел? И зачем ему гитара?» – подумала она про себя, как Шюджает после недолгого раздумья, хотя и смущаясь, но взял гитару. Он с осторожностью положил его на правую ногу, левую ногу чуть приподнял и длинными пальцами дотронулся до его струн. Но перед тем, как исполнить какую-то мелодию, он, услышав лишние звуки, настроил инструмент. Гюлебетин моргала глазами от изумления, после чего она испытала какую-то теплоту к этому парню. Она сидела, скрестив руки в ожидании чего-то необыкновенного. Тот парень, который недавно высмеивал её вместе с Мединой, внезапно сыграл солдатскую песню, который в последнее время стал очень популярным среди народа. Медина, услышав первые ноты песни, неожиданно подключилась к исполнению, напевая альтовым голосом, в результате чего, получился прекрасный дуэт. Шюджает отвечал ей голосом тенора.

Военные пути, военные дороги,

Порохом запахло на совсем.

Когда они вернут тебя,

Вернут ко мне навеки,

Когда они вернут на совсем.

Для меня отрада - твой мундир, твой наряд,

Твой мундир, твой наряд, товарищ лейтенант!

После завершения первого куплета в исполнении Медины, лейтенант перешёл ко второму куплету. Его приятный голос эхом прозвучал в ушах Гюлебетин. 

Тот день, светлый день придёт, не грусти,

В тот день светлый день я  вернусь.

Горит, загорает родимая земля,

Пока что я  всей душою в бой рвусь.

Ты отзовись, товарищ лейтенант,

Ты оглянись, лейтенант!

Ты отзовись о благих новостях,

Ты отзовись, лейтенант!

В тот миг, если можно было бы всмотреться в лицо солдат, Джавада, Гюлебетин, чьи глаза и личико еле – еле виднелись под слабым светом лампы, то из выражения лица трудно было бы определить какими чувствами и мыслями они живут. Все лишь бесшумно прислушивались к дуэту Шюджаета и Медины, словно боялись дышать. Никто не прикоснулся к чаю, чей горячий пар смешивался с холодным воздухом и рассеивался в казарме. В этой тишине можно было бы услышать даже визг комара. Но если можно было бы прислушиваться к биение сердец под этим тяжёлым и воинственным ритмом песни, то в конце удивился бы тому, какую гармонию они составляют вместе. Под тяжёлым и воинственным ритмом этой песни кто-то вернулся в мирное время Ходжалы, кто-то вспомнил те развалины, которые оставались после перестрелки и взрыва многочисленных ракет в сёлах Карабаха, вспомнил ту боль в лицах мирных жителей, которые повергались ночным перестрелкам на своей родимой земле. Под тяжёлым и воинственным ритмом этой песни кто-то сгорал от желания задавить лютого врага в очередном бою, которые не давали житья и покоя карабахскому населению. Под тяжёлым и воинственным ритмом этой песни кто-то тихо заплакал, эти слёзы покатились по лицу и капали на солдатскую руку, на солдатскую шинель и даже на деревянный стол, за которым собрался целый гарнизон. Среди тех, кто сидел с комом в горле, были двое. Они не умели обладать своими чувствами, и потому один из них смотрел на того, кто запечатлелся в его памяти своей улыбкой и цветком нарцисса, который он сохранил в стужу, не давая ему завянуть, а другой смотрел на ту, в белом халате, которую знал со студенческой скамьи, но оказалось, что он не смог разузнать её до конца. Один из них, то есть, Джавад, шептал про себя: «Ну и дела, а я даже не подозревал о том, что у тебя настолько тонкая душа». А другая, то есть, Гюлебетин, вытирая слёзы, сказала; «Эх, смугляк, как же те мне близок, как же ты мне дорог. Зачем я не сумела разглядеть в тебе того пылкого музыканта, который близок мне по душе. Как же я тебя не разглядела». На самом деле, струны гитары, до которых дотрагивался Шюджает, оказались струнами сердца Гюлебетин. Тот дуэт умело гасил жажду Джавада, с которой он жил с той поры, как оказался на этой земле. Это являлся, в принципе, вторым случаем, когда Джавад удивлялся чудному пению. В первый раз, когда Гюлебетин пела в палате раненных солдат песню «Наши соловьи», оставив в душе Джавада, ничем не заменимый след, а второй раз, когда Медина запела в унисон с Шюджаетом эту солдатскую песню, которая хотя и заставила многих расплакаться, но, по сути, носила в себе окраску патриотизма, поднимая боевой дух солдат.

После исполнения последних аккордов, никто не смел нарушить тишину, которая воцарилась в казарме. А через десять минут, послышалась стрельба, которая раздавалась с ближайшего поста. Если бы не боевая тревога, то никто бы не захотел оторваться от задушевного воздействия этого сказочного мира. Тишина, которая рассеялась под топотом солдатских сапог, разбила корабль желаний о скалы, на котором плавали Джавад с Гюлебетин. В казарму они прибыли вчетвером. Джавад, Медина, Гюлябитин и старший лейтенант Шюджает. После того, как лейтенант покинул казарму, вооружившись автоматом, их осталось пятеро. Джавад, Медина, Гюлебетин, гитара чёрного цвета, чей полированный покров блестел под тусклым светом лампы и, наконец, наконец, та самая песня, звеневшая в ушах так, словно кто - то всё ещё пел, пел для тех, кто рвался в бой, чтобы этот райский уголок снова приобрёл былой покой и мир.

Месть, ярая месть, лютый враг не отомщён,

Бой, последний бой не завершён.

Дымит тот костёр, что зажгли мы у траншеи,

Горит, тот костёр не погашен!

Ты отзовись, товарищ лейтенант,

Ты оглянись, лейтенант!

Ты отзовись о благих новостях,

Ты отзовись, лейтенант!^[1]

День за днем, отношение Айбениз с отцом менялось в худшую сторону. Она так и не сумела устроиться на новую работу. Домашние дела с утра до вечера, стирка, уборка, приготовление блюд, хотя и отнимали уйму времени, но Айбениз теряла всякий раз терпение, когда отец критиковал её без причины. «Мама, мамочка, мама. Зачем же ты меня оставила? Ведь мой отчий дом, наш родной очаг превратилась в развалину без тебя. Изменилась не только он, но и наш образ жизни. Если бы я не знала, каким отец был добрым и отзывчивым, если бы я не знала настоящего Вахида, я не истосковалась бы по своему прежнему отцу. Мне плохо, мама, мне очень плохо. И мне становиться страшно от того, что когда-то он узнает обо мне, и о Тярлане. Ведь всё так или иначе раскроется. Я обманула его, когда он заговорил о скорой женитьбе. Твоя кончина послужила для меня поводом для вранья. Прости меня, прости. Я же предала тебя, твою память, превратив её в орудие лжи. Прости меня, прости», - плакала Айбениз, стирая белье в ванной комнате. Как-то раз к ним пожаловала Зарнигяр, жена дяди, которая редко приходила в этот дом и то не без причины. Вахида не оказалось дома. Айбениз приняла её радушно и прошла вместе с ней в кухню, где готовила стряпню.

–   Ну, здравствуй, здравствуй. Как тебе не стыдно а, даже не звонишь. Ну, хотя бы иногда навести Халида. – сказала Зарнигяр, отчитывая Айбениз прямо в коридоре.

–   Тётя, не надо мне упрекать. Ну, что мне делать, у меня и без того дел по горло. – произнесла девушка, и тётя многозначительно на нее взирав, сказала:

–   Да, и тебе нелегко. Но все равно, мы же, как – никак, старше тебя и проведать нас - это твоя прямая обязанность.– с упреком выговорила она эти фразы, а затем спросила: - Послушай, а где Вахид? Его что-то не видно.

–   Наверное, вышел подышать свежим воздухом. – сказала Айбениз и не успела она молвить,  как отец вернулся с прогулки. Он, увидев на кухне свою сноху, обратился к дочери грубым тоном;

–   Готов ли обед?

_____________________________

[1] Военная песня  «Лейтенант». Автор – Шамистан Ализаманлы. Перевод на русский язык принадлежит соавтору  книги Парвин Визир Кеани.

–   Да. – вполголоса произнесла Айбениз.

–   Не слышу, отвечай внятно, когда тебя спрашивают. – презрительно фыркнул Вахид, и Айбениз резко промолвила:

–   Да, готов!

–   Ну, тогда принеси. – потребовал Вахид, сев за стол, - Присядь, хотя бы немножко поешь. – предложил он снохе.

–   Не тревожься, я и так сыта.– отказалась Зарнигяр, как Вахид, съев одну ложку стряпни, сразу же отбросил ложечку в сторону с претензией:

–   Тьфу, еда несоленая! – закричал отец на свою дочь, и Зарнигяр вмешалась в разговор, спровадив его до гостиной.

–   Ну, ты тоже хорош. Не видишь, солонка-то прямо перед тобой. Если у еды недостаточно соли, то положи её сам. И незачем кричать на ребёнка. – собиралась встать на защиту девушки Зарнигяр, как он нервно высказался.

–   Не надо за неё заступиться, если она готовит еду, то положить туда соль это ее обязанность, а не моя!

Как только Вахид уселся в кресле на гостиной, Зарнигяр сразу же  вернулась к племяннице. Увидев Айбениз в слезах, принялась её успокоить.

–   Да не плачь же ты, не плачь. В таких случаях, слезами горю не поможешь, надо что-то предпринять. А то он тебя окончательно доконает. – шепнула Зарнигяр.

–   Я всеми силами стараюсь ему угодить, но все напрасно. – расплакалась Айбениз, - А порой мне сдается, что он меня презирает. Но я не посмею его упрекать, у меня нет на это морального права. Это смерть матери на него так жутко подействовала. Если бы она была сейчас с нами….

–   В этой жизни из всякий ситуации есть выход. – попыталась с намеком что – то объяснить девушке Зарнигяр, но Айбениз, не обратив внимания на её слова, переворачивала ту же пластинку, вспоминая о матери.

–   Лишь маме это было под силу. Но она оставила нас и отошла в мир иной. Если бы была такая возможность вернуть ее назад…Во всем виновата я, только я, и никто другой. – начала винить себя девушка, как Зарнигяр пожав плечами от изумления, возразила:

–   Не надо так говорить, каждому из нас Аллах отвел срок. Что же с этим поделаешь? Да и ты не взбивай голову такими вещами, а то, упаси Господи, сойдешь с ума. А что касается твоего отца, то его еще можно спасти. – опять-таки загадочно призналась Зарнигяр и Айбениз, не удержавшись, спросила: