–     Ну, зачем вы все во всем вините меня? И резню я не поджигала! Это все ее выходки!

–     Сахиба, ты знаешь Вахида всего-то месяц, а мы с ним знакомы свыше тридцати лет.– обратилась Ирада к Сахибе. - Он хотя и был суровым человеком, но никогда, слышишь, никогда не позволил бы себе ударить Айбениз. И что я должна, по-твоему, думать? Я не знаю, чего ты этим хочешь добиться, но я скажу тебе одно. Когда плетешь интригу, думай о том, что когда-то она может быть направлена против тебя же самой. Ведь Аллах не благосклонен к тем, которые специально делают больно другим. Помни об этом, он и тебя не простить! Разве можно так мучить сиротку? – с проклятием доносился голос Ирады. Как только она вышла в парадную, то столкнулась с толпой возле двери Вахида, которая с большим любопытством оглядывала Айбениз, у которой всё лицо было в крови. - Ну, чего уставились? – воскликнула Ирада. - Концерт окончен. Можете разойтись по своим домам.

Многие соседи разошлись, хотя подруги сплетницы никак не могли угомониться.

–     Ах, наконец – то, наконец - то она поставила ее на свое место. – ликуя, сказала Сарвиназ. – Так ей и надо. Пусть знает, как ослушаться взрослых. Молодец Сахибе! Я и не могла себе представить, что она такая бойкая. 

–     Да, она и вправду задала ей хорошую взбучку. Но ей и этого мало. Не надо было вести себя как вакханка. – выразилась Солмаз.

–     Да, она однозначно заслужила такую участь. – подтвердила Сарвиназ….

Айбениз осталась у Ирады ненадолго. Уже на третий день она решила заглянуть к себе домой. После ухода отца, она позвонила в дверь, где её ожидал неожиданный сюрприз. До её прихода, Сахиба металась по комнате, составляя план выживания падчерицы из родного очага.

–   О боже, как мне избавиться от нее, как? Дай мне хотя бы одну зацепку. – задавалась она себе вопросом, шевеля мозгами. Вдруг она решила заглянуть в комнату Айбениз. Дверь стояла открытой с того дня, как случилась недомолвка. Сахиба копалась повсюду, залезла даже в шкаф и, наконец, достала какой-то дневник с почерком ненавистной соперницы. «Это что, дневник? Это же… ее дневник». – шепнула она, перелистав книжку. - Вот теперь ты у меня попляшешь. – ликовала Сахиба, осведомляясь о секретах Айбениз. - Ну вот, ханум наконец-то соизволили прийти домой. – вымолвила она, когда Айбениз стояла у порога вся в синяках, - Ну что же, не стойте на пороге, заходите.

Айбениз прошла в свою комнату, ни проронив ни слова. Она открыла шкаф, достала маленький чемоданчик и начала собираться. Вдруг она заметила, что пропал дневник, который она спрятала от чужих глаз.

–     Ну, чего ты там копаешься? А может, ищешь эту хронику любви? – с насмешкой заговорила Сахиба, показывая дневник.

–     Верни! – закричала Айбениз, пытаясь отнять у неё книжку.

–     Ах, потрясающе, оказывается, ты не такая уж и глухонемая, просто нужно было найти средство, которое бы принудило тебя раскрыть рот. А средство-то оказалось страшно интригующим.– вымолвила Сахиба, сильно сопротивляясь. Она прошла в гостиную, где перелистала дневник и начала его цитировать. - Да это же не дневник, а настоящая баллада о любви. А ты не будешь против, если я его прочитаю? Вот двадцатая страница, второй абзац. Здесь же с начала до конца сплошная логика. Послушай; «Ну почему жизнь так жестока ко мне? Ну, я же верила в Тярлана, а он обошёлся со мной так подло. Я даже не могла себе представить, что он окажется лицемерным. Вчера я была у него на дне рождения, я так хотела разделить его радость, мне хотелось быть рядом с ним, чтобы он не чувствовал себя одиноким. А что он сделал? Он унизил меня перед всеми, он растоптал мое достоинство, он меня просто уничтожил». А сейчас посмотрим, что пишется на тридцать восьмой странице, ага, вот нашла, чётвертый абзац. «Сегодня я лишилась самого святого - материнства. Моя жизнь окончательно лишилась смысла. И мама узнала обо всём. Как же мне стыдно показаться в глаза матери. Я так виновата перед нею. Из-за меня рухнули все ее надежды. Господи прошу, забери мою душу. Я так не могу больше». Весьма и весьма занимательная история. Если бы я была на твоем месте, то не держала бы его у себя, а напечатала бы в одном из бульварных газет, ну, например, в «Оху мяни».

Айбениз наконец - то отняла у неё свои воспоминания.

–     Ну и забирай. Я все равно прочла его с начала до конца. И даже выучила наизусть. Поверь, уже нет никакого смысла ее прятать. – сказала Сахиба.

–     Ну и что ты от меня хочешь, что? – спросила Айбениз, поняв, что такая утечка информации не обойдётся для нее без каких-либо последствий.

–     Что бы мне от тебя потребовать? Лучше выступить с одним предложением. Я скрою от твоего отца эту истину, а ты должна взамен на это кое-что сделать для меня. – начала Сахиба выговаривать свои условия.

–     Да какая же ты и вправду двуличная. Ведь ты же добилась своего, поссорила нас с отцом, что тебе еще нужно? Ну, давай, выскажись, какие же у тебя условия? – спросила девушка, как Сахиба резко заговорила, при этом выдвигая свои требования.

–     Ты должна немедленно покинуть мой дом!

–     Твой дом? – усмехнулась Айбениз, - С каких это пор он твой, если мне не изменяет память, то он принадлежит моему отцу, моему отцу, а не тебе. Что, надумала сидя в чужом седле, отстоять чужую лошадь^[1]? Ну, конечно, ты же вышла за него замуж только из-за того, чтобы завладеть всем его имуществом. Ну, какая же ты ханжа, ну какая же ты …,- и не успела она выговорить все эти слова, как Сахиба принялась за угрозы.

–     Эй, послушай, тебе лучше держать при себе свое мнение. Да на нее посмотрите, какая-то букашка надумала меня упрекнуть. Знай, тебе не удастся ни разлучить, ни избавиться от нас. Если кто-то здесь лишний, то это однозначно ты!

Терпение Айбениз было на исходе. «Если даже она прибьет меня до смерти, то я все равно скажу ей в лицо, что я о ней думаю» - решила Айбениз, наконец- то высказаться.

–     Может, я и букашка, но я не такая гадюка, как ты! – сказала она, раскрыв рот. Но реакция Сахибы оказалась более жестким, чем предполагала Айбениз.

–     Это я -то гадюка?! –Сахиба в гневе, вцепившись за её волосы, начала таскать девушку по всему дому. Та, которая нашла приют в чужом доме, отворила дверь и одним толчком вышвырнула полноправную хозяйку в подъезд, как какую - то старую утварь. За ней полетел чемоданчик с вещами. Айбениз нагнулась, чтобы собрать вещи, валяющиеся на подъезде, когда мачеха пригрозила ей шантажом. - Если надумаешь возвратиться, то все расскажу Вахиду! Тогда посмотрим, кого из нас он назовет гадюкой! Забудь, что у тебя здесь есть дом, у тебя здесь уже ничего нет и отца нет, слышишь, нет! Если не хочешь, чтобы и его настигла такая участь, как твою мамашу, то лучше держись подальше от нас! – накричала Сахиба, захлопнув дверь. Ирада сразу же вышла на вопли несчастной, для которой родной дом превратился в чужую станицу.

–     Она что, тебя прогнала?  - спросила Ирада, обнимая девушку. - Чтоб не видать тебе дневного света, чтоб лишил тебя Аллах своей милости, как ты лишила эту бедняжку теплого отцовского крова. Ну, ничего, доченька, успокойся. Милая, вставай, пойдем ко мне.

А вечером, когда Вахид вернулся в своё убежище, Сахиба решила сообщить ему новость дня.

–     Не знаю, как тебе и сказать. – с сомнением высказалась она. - Айбениз ушла из дома. И кажется, навсегда.   

Вахид принял такую весть с безразличием. Отец, который страшно изменился за такое короткое время, которого не интересовала судьба дочери, не заметил, как совесть и отцовский долг покидают его с уходом дочери.

–     Дай мне поесть. – ответил Вахид с равнодушием, отломав кусок белого хлеба, что стоял на столе…

После встречи с Гюлей, Тярлан снова спился. Фикрет давно уже потерял надежду. А Дильшад всё ещё боролась ради сына, ради его счастья превращая его судьбу в прилавок магазина, где совершаются выгодные сделки. Помолвка состоялась через неделю. Но даже это событие не оказало на жениха никакого положительного воздействия. Тярлан не испытывал особого желания встретиться с Гюлей, как это было с его первой любовью. Дильшад волновалась за сына, а точнее за то, что такое пренебрежительное отношение к невесте сулит, в конце –концов, размолвку. Она решила заставить пьяного сына идти на встречу. Когда та вошла в комнату, то сразу же отворила настежь окно. 

–   Закрой это чертовое окно. Не видишь, мне холодно? – пожаловался Тярлан, прикрывая голову одеялом.

–   Ну и пусть! У тебя что, отказали все органы обоняния, не чувствуешь, как воняет в комнате? – вымолвила Дильшад, порицая сына, - Послушай, ты лучше вставай. Иди, умойся, переоденься и иди на встречу со своей будущей женой. Ты что, хочешь, чтобы она, увидев твою некорректность, дала тебе пинка под зад? – предупредила она сына о предстоящей размолвки, как он, прищурив глаза и зевая, недовольно вымолвил:

–   Не велика потеря. – и Дильшад взорвалась как пороховая бочка.

–   Еще как велика! Ты еще должен целовать руки ее родителей, что они, вообще, не возразили против помолвки и приняли нас радушно. А ты вместо того чтобы обеими руками держаться за эту девочку, пренебрегаешь ею? Что, а может, она хуже твоей Айбениз? Да она же ей даже в подметке не годиться.  А может, ты ищешь разные предлоги, чтобы вернуться к этой оборванке? Наверное, это у вас написано на роду, как можно крепче цепляться к людям низшего пошиба. Если я не буду вмешиваться в твою жизнь, ты еще не то натворишь.

–   Эээ, отвяжись! Ну, чего тебе надобно? – бормотал Тярлан, не зная как спастись от болтовни матери.

–   Эй, ты лучше следи за своими словами! Подумаешь, вздумал строит для меня рожи. А ну-ка вставай! Вставай! Ступай, умойся и сию же минуту позвони своей невесте! А может, надеешься на то, что дочка такого известного и богатого человека, как Камран Амирасланович, будет с тобой жеманиться? Ну, если тебе наплевать на нас, то хотя бы думай о своем будущем. Если завтра, не дай бог, не дай бог, Фикрета снимут с должности, тогда кто будет заботиться о тебе, а? Нам надо обязательно породниться с ними, чтобы он хотя бы ради своей дочери давал тебе пропитание. А ты, дурак, пытаешься удрать от нее. Ну, имей же чуточку дипломатии. – сказала она, вытаскивая сына с кровати.

–   Ну ладно, мамуль, не ворчи. Я сейчас же соберусь и пойду к ней. – ответил Тярлан, еле – еле заходя в ванную. А когда он стоял уже у порога готовый к встрече, то сразу же попросил у матери денег. - Мамуль, ты что, отправляешь меня на свиху с джаной, но не даешь мне денег? Да так же нельзя! – Дильшад достала из кошелька пару купюр и передала их сыну. Когда он взял их в руки, то на этот раз начал упрекать мать за скупость. - Что это такое? Ну, имей же совесть, ты что, хочешь, чтобы я опозорился перед такой «дамочкой»? 

–   А сколько тебе нужно? – удивилась Дильшад.

–   Даа, мамуль, оказываться, папуля и вправду щедрее тебя. Ну, хотя бы дай пять – шесть зеленных, с ними можно хотя бы расхаживать по легонькому. Я тебя предупреждаю, я без денег ни на шаг не продвинусь! – выразил своего негодования Тярлан и мать, не сдержавшись, забормотала.

–   Ну, какой же ты и вправду бессовестный. Когда Фикрет бранился из-за денег, я упрекала его за это. – вымолвила Дильшад, косо посмотрев на сына, - Но он был прав, ведь в этой стране даже в самых верхушках за день не тратится столько денег. На, возьми. Лишь бы иди на встречу. Иди. – повторила она, вытолкав сына во двор. Тярлан заехал в ювелирный. Взял обручальное кольцо для Гюли, а во время встречи снял с неё то старое, вытаскивая из коробки другую модель.

–     То купили мои предки, лучше носи то, которое я тебе дарю. – сказал Тярлан, надевая кольцо на палец невесты.

–     Странный ты парень, Тярланчик. Как говорится, человек настроения. Если честно, то мне трудно тебя понять. – ответила Гюля. Тярлан нагнулся к ней и со странной пылкостью подарил ей поцелуй.

–     А теперь как? Ты меня понимаешь? – спросил он с намёком.

–     О, да. Это я понимаю. Ещё как понимаю. – ответила Гюля, не оставив его ласку без ответа. Они заехали в холостяцкую квартиру, где их ждала уйма развлечений, после чего Дильшад встретила сына на дворе в пьяном виде с вопросом;

–     Ну что, смогли встретиться?

–     Ну, конечно, даже переспать успели. – нагло заметил сын, после чего, направляя к ней воздушный поцелуй, произнес; - Но ты не тревожься, дело-то уже на мази.

Дильшад сильно смутилась от такого поступка, так как не ждала от сына такого дерзкого обращения. Но она ощутила неприятный озноб и решила позвонить Эльмире ханум, чтобы вести с ней беседу о предстоящей свадьбе.

–     Эмма ханум. Добрый вечер. – отозвалась она, когда та подняла трубку.

–     Здрасти. А кто это собственно говорить? – спросила Эльмира, не узнав голоса Дильшад.

–     Это же я, Дильшад. – сразу же представила себя женщина и Эльмира неохотно поздоровалась с новой родственницей.

–     Ах да, Дильшад, ну что же, добрый вечер. Ну, как самочувствие?  

–     Хорошо, очень хорошо. – поблагодарила сватью Дильшад, после чего, не собираясь тянуть беседу, сразу же заговорила по существу.

–     А можно спросить причину вашего столь позднего звонка?

–     Эмма ханум, я знаю, что это не телефонный разговор. – принялась убеждать Эльмиру Дильшад: -Но дети у нас уже встретились, познакомились…даже очень близко…познакомились, так вот, я подумала, стоит ли затягивать с этим делом? Полагаю, что пора бы назначить день свадьбы, – вполголоса вымолвила Дильшад, обращаясь к ней с просьбой. Она больше всего опасалась другого. «Вдруг она до свадьбы забеременеет. Камран же сотрёт нас с лица земли за то, что кто-то посмел играть с его честью. Хотя дочурка у него тоже не ангел. Но вряд ли он этого признает. Нет, нужно во чтобы то ни стало своевременно решить этот вопрос», - думала она.

–     Говоря по правде, ваше предложение прозвучала очень кстати. Но, понимаете, я должна еще поговорить с Камраном. – поставила свое условие Эльмира и Дильшад безвыходно заявила:

–     Ну, ничего, Эмма ханум. Мы можем чуточку подождать. Но, не стоит уж больно затянуть такое благое дело. – настойчиво повторила женщина, на что Эльмира отозвалась следующим образом.

–     Ну что же, я поговорю с мужем и полагаю, что мы придем к единому согласию.

Они хоть и простились сухо, но Дильшаду гораздо полегчало от этой беседы. Она, с облегчением вздохнув, села на диван.

–     Офф! Кажется, я смогла ее убедить. И право, не стоит затягивать с этим делом. А то не стоит доверять ни Тярлану, ни этой Гюле.- сказала она, бросив несколько камней и в сторону желанной невестки. 

Поезд из Ходжалы успешно доехал до Агдама. Валида зашла к Медине, которую она поместила в отдельной палате Агдамской больницы.

–     Ну, как у тебя самочувствие? Не очень утомилась? – поинтересовалась она Мединой, как в ту же минуту раздался ответ.

–     Голова кружится. И какая-то возмутительная тошнота. Валида, скажи, это же ненормальные симптомы?– спросила Медина с опасением.

–     Не преувеличивай. Просто у тебя слишком низкое давление, вот поэтому-то тебя мучает головокружение. А тошнота результат токсикоза. Ну, ничего, мы тебя здесь хорошенько полечим. – заявила Валида, улыбаясь….Прошёл месяц, как Медина не располагала никакими новостями о своём муже. Город, который стоял в засаде был так близок, но, в то же время, казался далёким, вне пределах досягаемости. Медину мучили опасения за судьбу своего возлюбленного. Она не успела наслаждаться желанным блаженством, как неожиданные повороты судьбы отняли её от родного человека, начертив между ними невидимую границу, через которого трудно было перешагнуть.

–     Валида, как ты думаешь, где сейчас Джавад? – однажды обратилась она с этим вопросом к Валиде, - Он же обещал, что скоро вернется. Но прошло уже больше месяца, а от него нет никаких известий. Не надо было мне ехать. Осталась бы я с ним, тогда и он был бы рядом.

–     Да ты себя послушай. – возразила Валида. –Будь ты рядом с ним, ему бы было тяжело сконцентрировать свое внимание на работе. Медина, не обижайся, но ты рассуждаешь, как эгоистка.

–     Я - эгоистка? – удивилась Медина. – я же не печусь о себе, все мои мысли только о нем. Я так по нему соскучилась. Порой так и хочется выйти во двор больницы и побежать  к нему. – призналась Медина, чем и вызвала гнев Валиды.

–     И откуда у тебя такие странные мысли? Надо бы до этого додуматься. Да и куда ты собираешься бежать в таком состоянии? Не смей об этом даже думать, слышишь, не смей! - предупредила Валида, недовольно качая головой. Медина решила помолчать, заметив, что Валида сильно расстроилась… 

А в Ходжалы… Аэропорт города подвергся нападению со стороны Баллыджа. Обстрел продолжался до утра. В город попал град со стороны Йеникенда. Погибли жители двух домов, которые сгорели дотла. С Дашбулакского направления в город пускали ракеты марки «Алазань».   Город постепенно превращался в руины. На пути в Аскеран сняли бетонные панели, выкопали ямы, куда на всём протяжении дороги вместили мины. Город стоял в осаде. Накануне Нового года Карабахская земля, жители Ходжалы не смогли готовиться к празднику из-за нехватки продовольствия. Все готовили лапшу, чтобы не умереть с голоду. Прилавки хлебных магазинов стояли пустыми. Город надеялся на помощь столицы, хотя каждый знал, что нападение армянских формирований неизбежно. Единственной надеждой местного населения стали отряды полицейских, отряды добровольцев под руководством фронтовика Ровшана и солдата национальной армии Агила Кулиева. Военное положение в сёлах Малыбейли и Кушчулар не сулило ничего хорошего. Они искали спасения, надеясь на помощь и поддержку Шуши и Ходжалы. По последним сведениям, село Малыбейли подверглось нападению со стороны шестисот армянских боевиков. Жители села направились в сторону, где ожидалось нападение. Произошла рукопашная битва. Село Малыбейли и Гушчулар держали оборону собственными силами. К ним на помощь подоспели солдаты национальной армии Агила Кулиева, полицейские города и аэропорта, отряды самообороны. Они напали на русских солдат, части которых демобилизовались между горами Кетик и Харов. С аэропорта Хабрат поднялись два  военных вертолёта марки «крокодил». Они летали над Карабахом. Приказ, который они получили, заключался в освобождении Ходжалы после бомбардировки армянских военных формирований, расположенных в Аскеране, в Нахчиванике, в Ханабаде и в Норгуке. Но ни вертолеты, ни бомбардировщики не смогли пролететь над огневыми точками. 17 февраля 1992 года вместо того, чтобы выслать в Карабах военную силу и артиллерию, руководство занялось эвакуацией полевого госпиталя в Агдамский район в локомотиве, состоявшем из 23 – 24 вагонов…

Все занимались эвакуацией Ходжалинского госпиталя. Бригада медиков, прибывшая в здешние места добровольно, а также, местный персонал больницы постепенно покидали её, загружая  раненных в военные грузовики. На платформе станции их уже ждал поезд, выполнявший последний выезд. Во дворе больницы царил хаос. После загрузки раненных в грузовики, ждали медсестёр, вытаскивающих из госпиталя бельё и медикаменты. Среди них больше всего суетилась Гюлебетин. Она вышла во двор вся в слезах, наблюдая за тем, как военные помогали врачам. Среди офицеров, дающих распоряжение солдатам, слышался голос молодого лейтенанта. 

–     Вы двое садитесь в эту машину, а вы трое располагайтесь среди раненных. Торопитесь, нам бы еще успеть до ночи вернуться в город.

Гюлебетин хотя и слышала знакомый ей голос, но при всём желании не замечала его среди сумасшедшей возни. Наконец-то караван грузовиков двинулся в путь. Всю дорогу караван ехал с большой скоростью, подбрасывая состав внутри грузовика. Те раненные, которым был противопоказан любой толчок, стонали от сильной боли. Врачи и медсёстры удерживали их силой, чтобы помешать раскачиваться на гравийной дороге.

–   Потерпи, братец, чуточку потерпи. Вот сейчас мы доедем до платформы, а потом я обработаю твою рану. Не сдавайся. – говорили они, утешая раненных. А когда шофер, по неосмотрительности, проезжал какую - то яму, взлетев высоко, медики били по стёклам со словами возмущения.

–   Джаным, ну будь же осторожнее! От твоего толчка раненные ещё больше страдают!

Караван грузовиков двигался в сторону платформы, пытаясь спасти раненных и врачей. Разве благоразумно осудить шофёра, нажимающего на газ в такой экстремальной ситуации? Караван грузовиков двигался  в сторону платформы, оставляя за собой город, превращающийся в руины и тех жителей, которые потеряли последнюю надежду на выживание. Караван грузовиков двигался  в сторону платформы, словно торопясь на последнюю пристань и таская на своих плечах тяжёлую ношу войны. Грузовик, следующий за грузовиком, где ехал Шюджает, двигался, порой теряя управление, а порой, врезаясь в какие-то препятствия. Там, в этом грузовике, ехало около шести раненных и столько же медиков. Молодая женщина - врач нагнулась над раненным солдатом, умоляя его держаться и не уступать смерти.

–     Больно? Я понимаю, но не могу тебе помочь в такой суматохе. Потерпи, дорогой, потерпи. Вот доедем в нашу станицу, и я  сделаю тебе шикарную перевязку. Наверняка там найдутся и болеутоляющие. Ты только потер…пи.

Слова врача оборвались на её устах. Грузовик попал на мину, взрываясь с бешенной силой. Караван грузовиков остановился. Шюджает побежал в сторону происшествия вместе с тремя вооружёнными солдатами. Там были и врачи, которые кричали от сильного потрясения и плакали, увидев сильное пламя. Никто не смог попасть к нему ближе, чем на триста метров. Вдруг откуда-то открыли огонь из автомата и понеслись пули над их головой.

–     Обороняйте меня!– закричал Шюджает,  обойдя грузовик с задней стороны. Там он неожиданно столкнулся с остолбеневшим Джавадом, который стоял, не двигаясь с места. В его глазах запечатлелось такое выражение, что на него страшно было смотреть.

–     Что ты делаешь? Быстро возвращайся в машину! Не видишь, здесь перестрелка. Джавад, уже слишком поздно, они все….. Джавад, не стоит задерживать людей. А то и их истребят. – закричал Шюджает, обращаясь к другу. Но он не смог сдвинуть его с места, так как всё его тело сжалось от напряжения. Ему осталось только одно: взглянуть туда, куда смотрел Джавад с расширенными зрачками. В багажнике грузовика лежали трупы, сгоревшие дотла. Запах жаренного человеческого мяса развеялся по сторонам, потому как дымилось оно на глазах. Среди этого жуткого зрелища виднелась другая панорама, от которой бросало в дрожь. Тот доктор, с которым Джавад встречался часто то в коридоре, а то в операционной, тот доктор, которая пришла на передовую, оставив свой родной очаг по зову сердца, видимо вознамерилась защитить раненного, голова которого лежала на её коленях и потому нагнулась, закрывая его телом. В результате неожиданного взрыва они мигом сгорели, не успев разъединиться. Тело врача и раненного солдата напоминало со стороны дерево, столетнее дерево, пересыхающее от знойной жары, чьи ветви готовы были рассыпаться от постороннего лёгкого прикосновения. Они напоминали то дерево, которое, не успев пускать корни на этой земле, превратилась в её горсть, воссоединяясь с нею в виде пепла. Джавад схватил голову, закрыл лицо руками и не смог не расплакаться. Шюджает тащил Джавада, у которого ноги одеревенели от перенесённого ужаса. Он вытаскивал его из-под пули со словами:- Джавад, успокойся, вернись в машину, вернись! Мы не сможем долго выдерживать оборону.

Когда караван грузовиков тронулся под шквальным огнём, Шюджает закричал;

–     Едем! Здесь нельзя останавливаться! Трогайте!

Это был не единственный случай, отчего Джавад перенёс сильное потрясение; по дороге застрелили шофёра третьего грузовика, которого солдаты заменили на ходу. Путь казался длинным и изнурительным, хотя их несло в нужном направлении. На платформе Джавад помог с загрузкой раненных. Поезд собирался сдвинуться с места, как вдруг Джавад стал свидетелем ссоры Шюджаета с Гюлебетин.

–     Гюлебетин, у тебя больше не будет такого шанса. Садись в поезд, я приказываю тебе, поднимайся наверх! Заклинаю тебя душами усопших, уходи отсюда, уходи! – кричал Шюджает, заставляя девушку покинуть свой город.

–     Мне уйти? Уйти? И это, по-твоему, справедливо? Должна бросить всех моих родных, родственников и бежать как самая последняя трусиха? – возражала Гюлебетин. Джавад решил уговорить проныру.

–     Гюлебетин, я прошу тебя, не спорь с Шюджаетом. – обратился он к медсестре, вмешиваясь в разговор.- Нет никакого смысла здесь оставаться. Видишь, даже доктора не остаются, они тоже уезжают. Очевидно, завтра и людей тоже будут эвакуировать. У нас только один выход, людей из города следует вывести поездами. Как знать, может, завтра лишимся и этого шанса. Может быть, это самая последняя надежда. Гюлебетин, я тебя прошу, не будь такой упрямой, поднимайся в поезд.

–     Братец, а ты тоже поедешь с нами? – без всякой надежды спросила Гюлебетин.

–     Нет, я.. остаюсь.– ответил Джавад, повернув голову, как Гюлебетин решительно заявила:

–     Вот видишь, смугляк, если он остается, то и я никуда не еду.

–     Гюлебетин, ну я же здесь нужен больше, чем в тылу. – возразил Джавад, - Я здесь остаюсь, чтобы воевать. А ты зачем остаешься? Хочешь попасть в руки к этим гнусным армянам?

–     Гюлебетин лучше умрёт,– сказала она с трогательным выражением лица,- чем попадёт в руки этим кровопийцам. Если меня ждет гибель, то я предпочитаю умереть здесь, в своем же родном крае. И не пытайтесь меня уговаривать, все равно у вас ничего не выйдет. Я не такая уж слабая, чтобы бояться смерти.

Она больше ничего не сказала. Просто взяла и пошла в сторону грузовика. Джавад оказался прав, когда возразил Шюджаету, который собирался увести Гюлебетин в Сумгаит.

–     Гмм. Может, и увезёшь. – задумчиво произнес Джавад эти слова,- Но подумай, разве Гюлебетин сможет найти покой в твоём доме, как она чувствовала себя вольной птицей в Ходжалы? Ты  же знаешь, как она влюблена в эти края. Как она любит снежные вершины гор, как она влюблена в свой Карабах. Разве она сможет спеть ту чудную песню на балконе твоего дома с таким же жаром и болью, с которым она исполняла её на своей земле? Её голос тогда прекрасен, когда она питается чистым воздухом Ходжалы. Тоска по Карабаху не даст ей вздохнуть  полной грудью. Шюджает, грех держать соловья в клетке. Как соловей привык жить на воле, так и Гюлебетин рано или поздно вернётся в свой город. Тоска по родине заставит её вернуться, обязательно заставит, – сказал тогда Джавад, предупреждая своего друга. А теперь оказалось, что она не только не готова была ехать в Сумгаит, но даже не соглашалась покинуть свою землю, перешагнув всего пять-десять километров вперёд. Шюджает хорошо понимал, что значит жажда родины, и потому он решил не уговаривать любимую оставить свою затею. Он лишь с чувством жалости взглянул на тот грузовик, на который забралась Гюлебетин, а затем, передав своё оружие Джаваду со слезами на глазах, произнёс следующие слова;

–     Возьми эту винтовку. Тебе она пригодиться. ..И присмотри за Гюлебетин. Не оставляй ее одну, береги и защищай ее как зеницу ока. А если вдруг, не сможешь с этим справиться, то не дай ее на истерзание этим стервятникам, я тебе разрешаю, ….убей ее, …убей! Обещаешь?

–     Обещаю, – ответил Джавад, еле – еле совладав своими чувствами. Шюджает отошёл в сторону, призвав собратьев по орудию. - А ты куда? – спросил Джавад, когда Шюджает расстался с ними.

–     Я буду на посту. Постараемся удержать оборону. Ну что же, нам пора прощаться. Прощай, друг, и пусть сохранить тебя Аллах. Если будет его воля, то встретимся, обязательно встретимся. – сказал солдат, подпрыгнув в грузовик, набирающий скорость по шероховатой дороге…

Айбениз избегала всяких тёплых отношений с девушкой по имени Ламия, которая жила вместе с ней квартирантом в убогой комнате. Денег не хватало на пропитание, так как, ей еще не улыбнулась удача касательно работы. А та комната, в которой она нашла приют, вселяла в неё ещё больше уныния своим жутким интерьером. Комната, общей площадью двенадцать - восемнадцать квадратов, где расположены две кровати, маленький холодильник, стол, стулья, электрический нагреватель, старый шкаф и радиоприёмник, а также, вешалка возле двери, лишила человека всякой радости, в дополнение к чему перед глазами меркли выцветшие стены этого жилища. Она впала в апатию, вспоминая своё счастливое прошлое. Айбениз не верилось, что судьба приготовила для неё такой неожиданный «подарок», лишив её даже родного очага. Она часами любовалась старой фотографией, на котором отражались Джавад с Айбениз в далёком детстве.

–  Зачем такая хмурая? – спросила однажды Ламия, застав её в плохом настроении.

–  Нет, просто эта комната на меня действует удручающе. Она так на меня давит. – объяснилась Айбениз, но Ламия, лишь пожав плечами, промолвила:

–  Давит-то давит, но цена же приемлемая. И вообще, мы же поселились здесь временно. А когда у нас стабилизируется материальное положение, тогда и переберемся в более уютную квартиру. – высказалась она, утешая свою сожительницу.

В поиске работы, Айбениз переживала самые трудные дни своей жизни. Во многих компаниях ей отказывали, принимая на работу более раскрепощённых девушек. Через неделю она прямо на дороге достала из кармана последнюю купюру и пошла в сторону Малаканского садика. Там, в будке продавали бутерброды. Айбениз нашла пустую скамейку и присела, чувствуя сильную усталость от голода. Ей так хотелось купить что-нибудь поесть, но, поразмыслив о том, что надо ехать в другой конец города, она положила купюру в карман, отказываясь от еды. Айбениз долго сидела на этой скамье, оглядывая прохожих и ту будку, где продавец умело занимался своим делом. Она почувствовала, как на лбу поступает холодный пот. Она еле – еле встала, прошлась по улице Расул Рзы, откуда и завернула на улицу Низами. Она потеряла ориентацию. А когда очнулась, поняла, что стоит возле дома, того дома, той квартиры, где разбились её мечты, как разбивается хрустальный бокал от неосторожного обращения. Она подняла голову и взглянула в окно той квартиры, откуда начинался путь бесчестия этой несчастной и наивной девушки. Какая сила заставила её пройтись по тому месту, которое она старалась забыть и стереть из памяти? Она ощутила, как ноги готовы были согнуться от сильного утомления. Айбениз готова была свалиться на асфальтовый покров, как вдруг, какая-та сверхъестественная сила схватила её за руку и помогла ей осилить эту ношу. «Вставай, – воскликнул ее внутренний голос, – подумай на минуту. Перед кем ты собираешься красоваться своим бессилием? А может, он в настоящее время стоит у окна и, узнав тебя среди миллионов прохожих, ликует в душе со словами; «Я стою на вершине, а ты ищешь пути спасения, напоминая тёмную стихию, которая прячется в тени своего униженного достоинства. Ни к чему сопротивление. Ты всё равно пропадёшь, цепляясь за последнюю надежду, которая, на самом деле, называется заблуждением». Не позволяй этому наглецу высмеивать твою слабость, твоё поражение. Не надо. Думай о том, куда ведёт эта дорога? Протяни руку и постарайся открыть ту закрытую дверь. Если ты находишь в себе силы отворить её и достойно ответить тем, кто сомневается в силе воли твоего «мелкого» существа, то не стоит ломаться в такую минуту. Просто подними голову и учись бросать вызов суровым правилам этой беспощадной жизни. Подними голову и оглянись по сторонам. Ты же видишь, как люди, проходящие мимо, различаются не только по характеру, по внешнему облику, но и образом мышления и умением говорить, объяснять и понимать, познать этот мир. Ведь ты тоже относишься к их числу. Если сегодня у тебя нет хлеба, нет нормальной одежды и нет денег, то не стоит горевать. Достаточно и того, что ты нашла хоть какую-то лачугу, где сможешь поспать, пригреться и попить горячего чаю. Не вспоминай о прошлом, об отцовском доме, о том, что было, но чего невозможно вернуть. Лучше думай о том, чего ты можешь достичь в этой жизни своими силами, без всякой опеки и поддержки. Взгляни, пожалуйста, на ту молодую женщину, которая только что прошла мимо в чёрном пальто с гордо поднятой головой. Тебе кажется, что у неё всё гладко? Что ей не пришлось терпеть всякого, чтобы дойти до того уровня, на котором она чувствует себя такой уверенной и в полной безопасности? Скажи, тебе бы хотелось зашагать с нею в одну ногу и достичь того, чего она имеет в жизни? Почему бы и нет. Ты же этого достойна. Но пока рано, довольно рано об этом думать. Не надо, не гляди в её сторону. Лучше посмотри вдаль. Взгляни вперёд. Найди в себе силы принять завтрашний день с прекрасным настроением, полным оптимизма. Постарайся забыть о плохом. Наступит тот день, когда ты еще раз пройдешь по этой же улице, перед этим домом, перед окном вот той квартиры. И в тот самый день, постарайся разбудить в себе ту силу, которая поможет тебе прошагать с уверенностью без всякого чувства раскаяния за прожитый день». Она внимательно прислушалась к этому голосу и. наконец, нашла в себе силы не спотыкаться на половине пути в слепого путника, которого превратилась она сама…

Ламия сидела за ужином, когда Айбениз вернулась с безуспешной «прогулки». Она сразу же повалилась на кровать, чтобы сном примирить свой голод. Когда та закрыла одеялом голову, Ламия раскрыла её, тряся девушку за плечи.

–   Айбениз, вставай. Иди обедать, у меня кусок застревает в горле, когда кто-то рядом голоден.

–   Спасибо, мне совсем не хочется есть. – тут же отказалась Айбениз.

–   Еще как хочется. Не видишь, у тебя от голода даже не открываются веки. – возразила Ламия, а затем, схватив за ее руку, стащила ее в наружу, при этом, произнеся следующие фразы: - И лицо у тебя побелело. Не стоит упрямиться. Лучше вставай и присядь за столом. Я же не стану бедной от того, что дам тебе поесть. Если нам суждено жить вместе, то мы должны уметь делиться друг с другом. Сегодня я помогу тебе, а завтра ты протянешь мне руку.

Похоже, Ламия смогла убедить её своими доводами. Она сознавала, что если не глотнуть ложечку стряпни, то она наверняка заболеет. Айбениз выпила тарелку супа, а потом легла спать, с надеждой, что завтра ей все же удастся найти работу. А утром ей и вправду улыбнулась удача. В той фирме, которая занималась трудоустройством безработных, открылись вакансии для сортировщиц на чайной фабрике. Когда их собрали в составе десяти женщин и повели в нужное место, Айбенизу передали белый халат, после чего им собирались объяснить тонкости этого дела. Айбениз взяла халат и прижала его с чувством тоски по той студенческой скамье, которая сулила ей другую и более достойную жизнь. 

–     Эй, будь же немного подвижнее, а то нам не сдать план. – сказал кто-то из девушек, отрывая Айбениз от сладких воспоминаний. Они зашли в маленький цех, где шло производство чая. Резкий аромат зелёной травы веял с порога. На столе были разбросаны целлофаны, чайные коробки. На полу расстелили какой-то брезентовый рулон, на котором рассыпали около пятисот килограммов чаю.

–     Ну, девочки, добрый день. Меня зовут Умуд. – сказал один пожилой мужчина, представившись новому персоналу цеха, - Прошу любить и жаловать. Я- ваш бригадир. А получил я по поводу вас распоряжение. Мне известно, что вы не знакомы производством. Но вы не беспокойтесь за это, ваш дядюшка Умуд сейчас же объяснить вам суть дела. Ну, девочки, слушайте меня внимательно. – начал бригадир разъяснять каждому свою работу. Айбениз сразу же заняла своё рабочее место. Она работала без перерыва, не обращая внимания на разговоры и шутки своих «коллег». Айбениз всё время наблюдала за этим «молодым» стариком, которому отроду было всего пятьдесят лет. Волосы дядюшки Умуда поседели от невзгод, через которые ему пришлось пройти без всякого на то желания. Айбениз об этом узнала немного позже. А пока дядюшка Умуд занимался заваркой чая для трудящихся цеха. Он часто заходил в цех с подносом чая. Раздавал его девушкам. добавляя кому-то сахару, а  кому-то, предлагая конфету. Такая забота напомнила Айбениз те дни, когда Вахид сам ухаживал за дочерью перед тем, как отвезти её в школу. Вахид любил возиться с нею. Он наливал чай, мазал масло на толстый кусок белой буханки и резал её на мелкие куски, после чего она съедала их со сладким чаем. Дядюшка Умуд протянул ей стакан, ожидая, пока Айбениз возьмёт его. Девушка наклонила голову, поблагодарив старика и освободив его протянутую руку. Кто-то из девушек, наблюдая её со стороны, намекнул; 

–     А ты зачем молчишь? Ну, скажи хоть слово. Ну, например, как тебя зовут? – спросила она свою соседку по столу.

–     Айбениз. – ответила Айбениз тихим голосом. На другой день, когда дядюшка Умуд зашёл в цех с подносом в руках, то начал хвалить свои усилия:

–   Ну, вот и я. Заварил для вас чаю с чабрецом. Бех - бех[1], чувствуете его аромат? Так вот, пейте на здоровье, а то пыль чая, витающая в воздухе, действует вредно на ваши лёгкие.

–   Дяденька Умуд, а говорите - да вы как настоящий доктор. – отозвалась одна из девушек, как Умуд опечаленно заговорил:

–   Угадала, ведь я же по специальности врач. А попал - то я сюда чисто по случайности. Пришлось мне заменить белый халат врача на белый халат рабочего.

–   Дяденька, а кем вы являетесь по профессии? – спросила Айбениз, услышав такой ответ.

–   Да рентгенолог я, доченька, рентгенолог. Часами смотрел на черную пленку, чтобы определить болезнь, а ныне моя судьба стала чернее её. Пусть будут прокляты те враги, которые превратили нас в беженцев. Вы даже не можете себе представить, как нам трудно произнести это слово. Беженец… «Благодаря» этим проклятым армянам, мы на своей же родной земле вынуждены жить участью беженца.

В цехе стояла тишина. Все до единого сознавали, что такое война и с какими последствиями этой резни сталкивается страна в период переходной экономики.

–     Дяденька, а вы откуда будете? – спросила Айбениз, пристально взглянув на дядюшку Умуда.

–     Я из Ханкенди. Из Ханкенди, который превратили в развалюху, растоптали, сожгли и превратили её в свой пристань, ухудшая проживание всего округа. Я из того Ханкенди, который армяне «приватизировали», величая именем околевшего Степана Шаумяна, чьи руки испачканы кровью азербайджанцев во время мартовских событий 1918 года. Я из того Ханкенди, которую назвали Степанакертом, словно инородное название способно поменять историю, – сказал Умуд, бормоча под нос. Айбениз нашла странную схожесть между собой и этим стариком. Они оба принадлежали единой профессии. Один из них по воле судьбе носил белый халат не в коридорах больницы, а в какой-то дыре называемой цехом, а другой, другой работал бригадиром на той же фабрике, проживая судьбу беженца. В первый день девушки не успевали с планом, пока не прошло неделя, как они устроились на работу. Потом всё разрешилось и работа пошла своим чередом. Руководство иногда к ним подсылало лиц, контролирующих работу рабочего персонала. Айбениз не держала никаких тесных отношений с товарищами по работе. А по окончании рабочего дня она торопилась вернуться в свою лачугу, выспаться, поесть что-нибудь, а с завтрашнего дня снова появиться на своём рабочем месте. Однажды, когда она прощалась с дядюшкой Умудом после работы, то решила поговорить с ним, обменявшись парой слов.

–     Дяденька, а почему вы сегодня не зашли к нам? Скажите, а вы себя хорошо чувствуете? – спросила она с неким беспокойством, как старик, усмехаясь, иронично вымолвил:  

–     Эх, доченька, как мне еще себя чувствовать - доля беженца вдали от родного края не из завидных.

После чего, дядюшка Умуд, с удивлением взглянув на эту простую девушку, спросил: -Доченька, ведь все же ушли, а почему ты осталась?

–     Дяденька, а у меня есть к вам разговор. – ответила Айбениз, решив не откладывать свою просьбу на более поздний срок.

–     Ну что же, доченька, присядь. Хочешь, налью чаю? – предложил старик девушки чаю, но она любезно отказавшись, вымолвила:

–     Дяденька, ответьте, пожалуйста, на мой вопрос, а Ходжалы это близко к Ханкенди?

–     Нет, но вчера в новостях сообщили, что эти дашнаки добрались и до Ходжалы. Там ведутся ожесточенные бои за оборону. – сообщил дядюшка Умуд.

–     Это значит, что Ходжалы в опасности?! – с беспокойством спросила Айбениз.

–     Не то, что в опасности, она уже в блокаде. – озлобленно объяснил ситуацию дядя, как у Айбениз екнуло сердце.

–     Дяденька, можно вас попросить? – с волнением обратилась она к Умуду.

–     Проси. – в замешательстве прислушался старик к словам девушки, как она выступила с просьбой.

–     Дяденька, ведь до зарплаты осталось всего три – четыре дня. Вы можете поговорить с руководством фирмы, чтобы он дал мне разрешение ну хотя бы одну неделю не выходить на работу? – попросила Айбениз.

–     Что стряслось? – тревожно отозвался Умуд, как девушка, немного призадумавшись, произнесла:

–     Дяденька, я должна срочно выехать в одно место. Вы даже не можете себе представить, как для меня важна это поездка. Я должна ехать туда, должна! Если не дойду туда вовремя, боюсь, что потом станет очень поздно. – с настойчивостью произнесла Айбениз, после чего Умуд, пожав плечами, не отказал ей в просьбе.

–     Да, доченька, лучше все делать вовремя, чтобы потом не было лишних раскаяний. Я помогу тебе с этим. Когда получишь зарплату, выезжай немедленно. – согласился Умуд, задумчиво подходя к сторожу, после того, как простился с беспокойной девушкой…

За десять дней до свадьбы Тярлана, у Ганиры родился сын. Хотя Дильшад оповестили об этом, но мать отказалась явиться к дочери и внуку со сладостями или же просто с поздравлениями. А Фикрет, в отличие от жены, до последнего дня выписки посещал Ганиру и своего внука, к которому он так привык и полюбил. После работы он заезжал в родильный дом, часами ходил с ребёнком на руках по всей палате, убаюкивая внука в своих объятиях. Домой он возвращался в хмуром виде, так как после ухода дочери никакая сила не притягивала его назад. Однажды Ганира не удержалась и пожаловалась отцу: 

–        Уверена, что мама в курсе происходящего. Но она даже сегодня не захотела разделить мою радость, предпочла остаться в стороне …Знаешь, ведь в семье всегда для дочери не бывает ближе никого, чем ее мать, и для матери не найти более задушевную подругу, чем ее дочь. Как жаль, что в нашей семьи все было иначе. Она еще с детства ставила Тярлана выше меня. Когда он получал плохие отметки в школе, она никогда его не ругала, а меня очень жестоко наказывала. Обидно, но я все время ощущала недостачу материнской любви. Из-за этого-то ты и превратился для меня в самого близкого и любимого человека. – произнесла Ганира, разбираясь в ситуации и без слов отца. – Отец, – сказала она напоследок, обращаясь к Фикрету.

–        Что, доченька? – спросил расстроенный отец, и Ганира выразила свою просьбу:

–        Отец, а ты придешь к нам и навестишь нас дома?

–        Ну, конечно же, навещу, даже и не сомневайся. – заулыбался отец, отгоняя от себя и от дочери дурные мысли: - Ведь я уже успел привыкнуть к этому карапузу, разве может после этого его дедуля жить спокойно, не увидев своего сладкого внука. – довольно засмеялся Фикрет, сильно обняв внука…

Дильшад готовилась к завтрашнему дню – к свадьбе сына, когда Фикрет объявился дома лишь к двенадцати часам ночи.

–     Где это тебе носит? – сразу же проворчала Дильшад.- Как тебе не стыдно, Камран уже сто раз звонил, а мне уже надоело повторят ему, что тебя нет дома. Ну вот, ты всегда так, ставишь меня перед всеми в дурацкое положение. Шляешся бог весть где, а приходишь домой только к двенадцати. Послушай, Фикрет, ты лучше соберись и хотя бы раз в жизни поинтересуйся делами своего ребёнка. Он ведь и твой сын.

Фикрет сел на кресло, игнорировав жену, грубо схватил пульт телевизора, после чего последовали упрёки в адрес Дильшад.

–     Сколько раз я уже тебе твержу, да не смотри ты эти каналы. Разве не видишь, да здесь же все программы развлекательные, а от них невозможно чему-то научиться. Лучше смотри интеллектуальные программы или же программы о жизненных ситуациях, бог знает, а может, они и подействуют на тебя положительно. После чего, ты хотя бы станешь немножко толковее. – с насмешкой ответил Фикрет, - А что касается того, что я праздно гуляю по улицам допоздна, то я, по сравнению с тобой, думаю не только о своем сыне, но хотя бы время от времени навешаю свою дочь. В отличие от тебя, я никогда не забываю о ее существовании. Заметь, она же не только моя, но и твоя дочь. Ну, ты хотя бы смогла на минуту усмирить свою гордыню и позвонить ей. Или могла бы зайти к своему внуку. Он же не виноват в том, что его бабуля отказывается признать его родителей. 

–     У меня нет внука! – накричала Дильшад, размахивая руками. - Я же предупреждала ее, что никогда не признаю этого брака. И потому пусть не жалуется. Она же сама выбрала эту дорогу. Ей бы следовала сознать того, что, выбрав этого нищего, она навеки потеряет мое доверие и расположение. Я и знать не хочу этого осленка. У меня еще будут внуки, но их мне подарит мой ненаглядный Тярланчик!

–     Дильшад, если ты когда-нибудь еще раз посмеешь называть его осленком, - рассердился Фикрет, - не посмотрю на то, что ты была моей женой все эти долгие, мучительные годы, задушу тебя, как самую дряхлую курицу!

Фикрет набросился на свою жену с таким размахом, как будто действительно был готов лишить её жизни. Дильшад стало страшно, хотя  она привыкла защищать себя языком.

–     Ты что, угрожаешь мне?! – с чувством страха закричала жена, - Будь осторожнее, когда разбрасываешься кулаками! Тебе не страшить своими угрозами! Не приближайся, я тебя предупреждаю, если, не дай бог, со мной что-нибудь случится, клянусь Аллахом, что Тярлан тоже не оставит тебя в живых! Если не хочешь превратиться в жертву своего же собственного сына, то лучше держись от меня подальше! – Дильшад схватила подушку мужа и бросила в него, отскакивая в сторону, – На, возьми свою подушку и уходи в другую комнату. Уходи, сейчас же уходи! – Фикрет еле – еле пришёл в себя, поняв, что такая ярость способна разрушить его судьбу и карьеру, бросая в омут слепой ненависти. Он схватил своё одеяло и подушку, оставляя жену наедине со своим страхом….Свадьбу Тярлана назначили на двадцать шестое февраля 1992 года. В тот день во дворе дома Фикрета стояло столько автомобилей, что ворота виллы не закрывались. Гаджи не было дома. Его снова послали за продуктами. Когда он, наконец - то, появился во дворе хозяйского дворца с тяжёлой сеткой на руках, шофёр, в первую очередь, обратил внимание на то, что на капотах каждого автомобиля стояли маленькие флажки, как будто намечалось какое-то государственное мероприятие. Он вошёл в кухню и, увидев Саиду, сразу же спросил;

–     Ай, Саида, у нас что, гости из министерства?

–     Какое еще министерство? – усталым голосом ответила Саида. - У тебя что, совсем шарики за ролики поехали? Это же машины родственников Дильшад, а прицепили-то они эти флажки, потому что нынче это очень модно.

–     Это не у меня, а у них шарики разъехались кто -куда. – возразил Гаджи, защищая себя от нападок Саиды. - Они что, с флагом едут завоевать какую – то крепость, или же едут за невестой? Ведь это же свадьба, самая обыкновенная свадьба, не пойму, какая же связь между свадьбой и флагом? Нам-то бедным было известно, что у этой Дильшад не все дома, но чтобы настолько? Ну и скомороха же у нас Дильшад. 

Саида не могла опровергать правоту шофёра. Но она боялась, что хозяйка дома услышит подобные суждения, в результате, которых опять – таки Саиде придётся клянчить у неё снисхождения к бедному шофёру, ибо в этом доме никто не привык слышать правду. 

–     Ай балам, тише, а то услышит краешком уха Дильшад твои слова, и тогда ты сам будешь вынужден прицепить этот флаг к себе и таскать его на своей шеи прямо до дворца счастья. – пригрозилась Саида… На деле, Гаджи высказал сущую правду. В такой тяжёлый день, в день, когда Шуша, Ходжалы, Малыбейли, Гушчулар находились в засаде, в день, когда в Агдаме, в Лачине, в Кельбеджаре не умолкали пули, миномёты, гранатомёты, богатые вельможи ехали за дочерью Камрана Амираслановича, используя атрибут государства в качестве какой-то символики. А Карабахская земля ожидала другого, чтобы каждый гражданин республики, вне зависимости от своего положения и статуса, вооружался ради правого дела и вонзил этот флаг на самую вершину Карабахских гор, ликуя ознаменование своей победы….

Ганира не явилась на свадьбу брата. Она даже не позвонила, чтобы поздравить его. А Дильшад сидела на свадьбе в лице полноправной хозяйки этого мероприятия. Она восполняла на этой свадьбе не только отсутствие дочери, но и заменяла мужа, который сидел в стороне и беспрерывна пил. Дильшад не выходила с танцплощадки, танцуя под разные ритмы. Как будто она сберегла силы для этого дня. После танцев и плясок прозвучали тосты в честь жениха и невесты. После Дильшад танцплощадку захватила молодёжь. В меджлисе появилось национальное блюдо - плов. Фикрет воздержался и честно говоря, не радовался вместе с другими гостями. Он ушёл из свадьбы, не подождав даже её завершения. Пьяные и разжиревшие вельможи начали плясать, притащив на площадку маленькие флажки, которые недавно стояли в левом зеркале автомобилей. В тот момент, когда вельможи играли флажками, смеясь до упаду… в Ходжалы шальная пуля попала в цель, завалив национальный флаг, который висел на крыше здания военного штаба, на чёрную землю. Его превратили в мокрую тряпку, растоптанную тяжёлыми сапогами армянских боевиков. Нет, нет, в тот день не только растоптали гордость страны. В тот день растоптали честь, достоинство, самолюбие народа, что превратилось в народное клеймо для последующих поколений. В ночь с 26 февраля на 27 армянами был учинен геноцид, причинивший неизгладимое горе мирному населению Карабаха. Эта трагедия осталась в памяти народа не только как очередное историческое событие, но и позором, когда руководство страны отказалось протянуть руку помощи страдающим сыновьям и дочерям целого государства. Она просто превратилась в неизгладимое кровавое пятно, которое не способна смыть даже будущее поколения после долгих лет…

Начиная с вечерних часов 25 февраля, Ходжалы подвергся сильному обстрелу с направления Ханкенди и Аскерана. 25 февраля с 19.30 по местному времени руководитель исполнительного комитета Ходжалы, Эльман Мамедов обратился за  помощью к руководству  Агдамского района. Ходжалы долгое время жило в условиях блокады с трёх сторон; со стороны Гасанабада, Мехтикенда и Боздага. Несмотря на то, что с целью защиты, в Ходжалы пользовались автоматами, винтовками и пистолетами, в городе не хватало ни боеприпасов, ни продуктов питания. Каждый день армянские боевики нападали на азербайджанские села, где после себя оставляли гору трупов. 25 февраля к 9 часам вечера, жители заметили боевую технику БМП со стороны финских домов. В тот же день, в половине девятого в городе отключили свет, газ и телефонную связь, изолируя его от внешнего мира. Ходила молва о том, что со стороны Агдама послали четыре танка для закрепления обороны местного населения. Мужчины по очереди стояли на посту. Старинная Аскеранская крепость превратилась в штаб обороны. Движение по окраинам города стало опасным. Ходжалы стояло в осаде. Жители жили в страхе, но, несмотря на это армянские боевики не решались ворваться в город. Потому что на каждые пятьсот метров ставили  посты, которые караулили вооруженные солдаты. Оккупация города началась с постов. К десяти часам вечера армянские формирования подошли к городу с трёх сторон, покидая свои позиции в нижнем  русле реки. Одновременно началось нападение к постам, расположенным в направлении Аскерана, Тапабаши, Йеникенда, Гасанабада, Ханбаги, а также, на лесных территориях Айлисли и Харова, которые обстреливали с БМП и БТР – ов. Трупов не выносили, те, которые оставались в живых, бросались в бегство,  не возвращаясь на свои позиции. До того, как армянские формирования и солдаты 366 мотострелкового полка Советской Армии напали в город. Он подвергся обстрелу из снарядов, которые выпускали с направления Ханкенди, Аскерана и Тапабаши. Снаряды, которые летели по всем направлениям, вселяли ужас и страх местному населению. Жители города прятались в погребах и подвалах домов. Родители прятали детей под своим телом и в таком же положении засыпали, не найдя ничего,  чем можно было бы согреться. Тех, которые выходили во двор, убивали на месте…

Снова выслали бригаду медиков из столицы, но на этот раз их разместили в Агдамской больнице. 17 февраля, когда эвакуация Ходжалинского госпиталя завершилась её дислокацией  в Агдамской городской больнице, Медина спросила Валиду;

–     Валида, взгляни, а может, пришел и мой Джавад? Иди, приведи его ко мне.

Валида вышла, но через некоторое время она вернулась расстроенной и хмурой.

–   Зачем ты одна, а где Джавад? – с волнением спросила Медина.

–   Медина, ты только не волнуйся. Ты же знаешь, это вредно для ребёнка. Он…,- она не сумела закончить фразу, как Медина судорожно закричала:

–   Что? Что с ним?! А может…его убили?! Ну не молчи, ответь! Его убили, убили?!

–   Медина, успокойся. Да жив Джавад, жив. – уверенно ответила Валида. - Просто…его нет среди наших. Понимаешь, они сказали, что Джавад….что он.. он вызвался добровольцем и не захотел покинуть Ходжалы. – ответила Валида, присев к ней на кровать.

–   Ах, Джавад, ну почему ты так жестоко со мной обошёлся? – горючими слезами плакала Медина. - Почему оставил меня одну? Ну, ты же, ты же  обещал вернуться. Ты должен был вернуться. Ради меня, ради своего же ребёнка. Почему ты лгал мне? Ох, я не могу, не могу так больше. Ты мне нужен, ты так мне нужен. – и она сразу же потеряла сознание, не вытерпев нервную нагрузку от сильной слабости…

А в Ходжалы Джавад, по которому так тосковала Медина, оставался на телефонной станции, вооружившись автоматом, который ему передал Шюджает. С того момента, когда они расстались на платформе, Джавад его ни разу не увидел. В тот самый день Гюлебетин предложила Джаваду поселиться у них дома, но он отказался от такого вежливого предложения, решив не стеснять домашних. Отец Гюлебетин сильно болел и ни разу не вставал с постели. А помимо Гюлебетин, в доме еще проживали её мать и младшая сестра. Гюлебетин всё время ухаживала за родителями, а в тот день, когда город подвергся шквальному огню, она не сомкнула глаза всю ночь, трясясь со страху. Она заснула только под утро и то сидя около кровати отца. Утром, 26 февраля Джавад проснулся на крик телефонисток, которые просили о помощи, не жалея сил и терпения. «Баку, Баку, помогите, помогите! Ходжалы обстреливают со всех сторон. Мы теряем город!» - кричали они. Джавад подошёл к ним, кладя своё орудие в сторону.

–     Ну что, смогли связаться с центром? – спросил он девушек.

–     Уже час как кричу, что нам нужна помощь. Но никто не отвечает. – ответили они. В тот момент, Джавад услышал автоматные очереди. Ему показалось, что стреляют где-то рядом. Он схватил оружие и выбежал на улицу, оглядываясь по сторонам. Стрельба шла в направлении постов. Их обстреливали из пулемётов. Джавад отдалился от станции всего на десять-двадцать метров, когда обернулся на сильный грохот, после чего на его же глазах рухнуло целое здание. Вокруг стоял белый туман густой пыли, который поднялся после такого происшествия. Джавад бросился в сторону развалины и постарался вытащить хоть кого-то из-под камней. Но его усилия были напрасными. Здание рухнуло в глубину, откуда никто бы не спасся. Для такой ситуации понадобились бы не человеческие силы, а техника. И откуда им было взяться во время такой суматохи, когда в каждом квартале рушились дома и погибали люди. Джавад схватил своё оружие и начал спускаться по спуску, добежав до дома Гюлебетин. Здесь тоже стояла та же картина. Люди бежали в разные стороны, чьи крики и вопли наполняли улицу. Гюлебетин собирала камни и бросала их в сторону, зовя своих близких и родных по именам.

–     Не плачь, Гюлебетин, не надо. Лучше пойдем. – сказал Джавад, обнимая проныру.

–     Еле успела выйти на улицу, как бросили снаряд и разнесли в пух и прах мой кров. Даже не успела им помочь. Все остались под этими камнями. Братец Джавад, прошу, помоги, мы должны вытащить их оттуда. – упорствовала Гюлебетин.

–     Гюлебетин, будь мужественнее. Не верю я в то, что они…, - вымолвил Джавад, но Гюлебетин не дала ему высказаться.