–     Добрый день, сынок. Что тебе надобно? – спросила она незваного гостья.

–     Тётя, мне бы увидеться с…Шюджаетом. – ответил Джавад. К ему большему изумлению, женщина ничего не сказав, оставила дверь открытой, а сама робкими шагами прошла в комнату. Джавад зашёл за ней, закрыл входную дверь, а когда прошёл в гостиную, то увидел знакомое лицо героя войны, чей портрет висел на стене и на груди, которого горела медаль Национального Героя Азербайджана за отвагу и героизм, проявленный в бою за город Ходжалы. Ему стало не по себе. Джавад, сам того не ведая, схватил откуда-то стул и прислонил его к стене. Он присел, испытав лёгкое головокружение.

–     Сынок, а как тебя зовут? – сказала мать, оглядывая гостья.

–     В данный момент…это ….никакого…значения…не имеет. – еле – еле произнёс Джавад, расслабив узелок галстука, который не давал ему глотнуть воздуха.

–     Что-то не пойму тебя, сынок. Если пришел, то хотя бы представься. Кем ты ему будешь? Вот сегодня его годовщина, а я в его честь приготовила халву, угощайся, сынок, угощайся. От этого в его душе воцариться покой. – предложила старая женщина, передав ему тарелку с халвой.

–     Нет, мать, я не буду кушать эту халву, не буду! – живо ответил Джавад. А потом, с трудом взяв себя руки, продолжил разговор. - Простите. Я очень хорошо знал вашего сына, мы даже успели сблизиться друг с другом. А потом, после того, как он помог докторам покинуть Ходжалы, он вернулся прямо в разгар боевых действий и стал на защиту отчизны. Я тоже остался в Ходжалы, но нам не суждено было больше встретиться. Я думал, что и он, как и я, попал в плен. Но оказывается…

–     Сынок, а ты случайно не Джавад? Ну, скажи, не Джавад ли ты?  - взволнованно вымолвила мать, услышав про Ходжалы и больницу.

–     Да, мать, это я. – с изумлением ответил Джавад, удивляясь тому, откуда мать Шюдьжаета смогла узнать в незнакомце именно его.

–     Сынок, я так рада твоему приезду. Вот, наконец – то мне повезло и я увиделось со своим вторым сыном. Ведь Шюджает очень ценил тебя, как своего самого лучшего друга. Бедный мой мальчик, с таким энтузиазмом писал о тебе. Он так тебя хвалил. Писал мне о твоих заслугах перед больными и ранеными. Он называл тебя своим братом. Вот поэтому - то с тех пор ты и стал для меня родимой душой, в которой я так нуждалась в горькие для меня часы. – с грустью заговорила мать.

–     Скажите, а как он…погиб? – вполголоса спросил Джавад.

–     Ахх, сынок. – начала старушка. – Его привезли тридцатого февраля. На нем было столько дыр от пуль, что я с трудом разузнала в трупе моего сына. С того дня, ко мне приходили многие, чтобы дать мне соболезнование. Каждый раз я спрашивала его боевых товарищей, есть ли у них известие о тебе? Я столько тебя упрекала, как ты мог не прийти на похороны своего брата? Если бы я знала…

–     Упрекала? – спросил Джавад, у которого на глазах навернулись слёзы. - Правильно, мать имеет право осуждать своего сына. Прости меня, мать, прости. Я не оказался рядом с ним, когда он во мне так нуждался. Прости меня, прости…

Джавад собирался выйти, как мать спросила о Карабахской красавице, о которой молва донеслась и до Сумгаита, благодаря письмам сына.

–     Он писал мне о том, что влюбился в одну Карабахскую газель, так он называл свою любимую. Как же ее звали…ах да, Гюлебетин. Так вот, я бы хотела узнать, что стало с этой девушкой, смогла ли она избежать этой ужасной участи или же от нее тоже осталось только живое воспоминание?

Джавад может, струсил, а может, и решил не омрачать старушку скверной вестью.